Ахмед Искендеров - Тоётоми Хидэёси

Католические миссионеры были первыми европейцами, которые оказались свидетелями поворотного этапа в японской истории, когда происходили серьезные изменения, затрагивавшие политическую и социальную структуру Японии. Они имели возможность наблюдать за развитием событий, сравнивать их с тем, что происходило в то время в Западной Европе. Однако многое из того, что происходило тогда в Японии, воспринималось и трактовалось миссионерами весьма односторонне, они не могли оценить характер этих событий, а тем более предопределить их значение для будущего развития страны. Да и осведомленность их была во многом ограничена, хотя некоторым из них доводилось встречаться с томи, кто выступал на японской политической сцене в качестве главных действующих лиц. К тому же деятельность миссионеров в основном была сосредоточена на острове Кюсю и в ряде западных провинций острова Хонсю. Между тем главные события развертывались в центре, где позиции их не были столь значительными.

Несмотря на то что руководители миссионеров, в частности епископ Валиньяни, настойчиво рекомендовали им максимум усилий сосредоточить на деятельности в центральных провинциях, а не только на Кюсю [321], эти рекомендации оставались в основном рекомендациями: миссионеры не решались слишком отдаляться от западного побережья, где чувствовали себя более уверенно и безопасно рядом со своими судами, которые служили для них и домом и крепостью.

Вместе с тем пребывание христианских миссионеров в Японии во второй половине XVI века имело и определенное позитивное значение. Европейцы в Японии выступали как бы в трех ипостасях: не только как проповедники христианского вероучения и проводники колониальной политики европейских держав, но и как носители новой для Японии цивилизации.

Не преувеличивая значения последнего фактора, следует тем не менее отметить, что объективно они в какой-то мере способствовали взаимодействию двух мировых культур — европейской и азиатской в ее японской специфике. Это было, по существу, первое для Японии взаимодействие, а точнее, соприкосновение двух культур, когда японцы столкнулись с некоторыми достижениями до того времени незнакомой им западноевропейской цивилизации. Это был период, как отмечает советский исследователь В. Т. Дашкевич, сильного увлечения Европой, ее культурой и даже модами [322]. Однако наибольший интерес японцы проявляли прежде всего к оружию, а также к европейским вещам, предметам прикладного искусства. Когда Фроиш впервые в 1569 году оказался в замке Ода Нобунага, он был несказанно удивлен, увидев обилие всевозможных предметов европейского, в основном португальского, производства. Как пишет Фроиш, он даже не мог всего запомнить. Среди изделий, которые он перечислил, были пелерины алого цвета, бархатные шляпы с перьями, рулоны темно-красного сатина, кордовские кожи, песочные и солнечные часы, подсвечники и тонкие свечи к ним, изделия из тончайшего стекла и др. Всего было много. Вещи хранились в 12–15 ящиках, точно таких же, как португальские [323].

В тот период устанавливались первые связи и контакты Японии с Европой, европейской культурой. Япония как бы открывала окно в новый для себя мир, который не только поражал и удивлял японцев, но и привлекал некоторыми неизвестными им видами человеческой деятельности.

В самой Европе в то время совершались знаменательные события: феодализм вступал в глубокий кризис, усиливался процесс его разложения. На политической арене все активнее заявлял о себе новый общественный класс — буржуазия, которая смело разрушала старые, феодальные порядки не только в сфере материального производства, но во всем укладе жизни общества, в идеологии, культуре, системе образования. Новый, буржуазный класс провозглашал идеи демократических свобод и прав человека, которые воспринимались как нечто невероятное и неосуществимое, как луч надежды в средневековом мраке. В истории народов Западной Европы и в целом во всемирной истории началось движение от феодализма к новому общественному строю — капитализму.

Разумеется, католические церковники, особенно иезуиты, которые боролись против модернизации общества и религии и выступали как одна из активнейших сил феодальной реакции, да и португальские купцы, хотя и ближе стояли к новым западноевропейским веяниям, связанным с развитием капиталистического предпринимательства, вовсе не стремились донести до японцев новые идеи и представления, которыми в то время жила Европа, раскрыть перед ними значение наметившихся социальных перемен.

Однако объективно новые европейские процессы, новая европейская культура и искусство в каких-то своих проявлениях оказались доступными японцам. Европейцы не только «открывали» Японию для Европы, но и через это их посредничество Европа тоже какими-то своими сторонами «открывалась» японцам. Европейские товары, во все большем количестве ввозимые в Японию, всевозможные предметы материальной культуры, которые патеры преподносили японским деятелям в качестве дорогих подарков, иконы и картины в католических храмах и местах проживания христианских миссионеров, книги на португальском и испанском языках, с которыми впервые познакомились японцы, — все это в совокупности вплеталось в качестве самостоятельного элемента и живую ткань японской общественной, культурной и экономической жизни. [324]

Однако при всем том положительном и полезном, что Япония могла извлечь для себя из первых контактов с европейцами и взаимодействия двух культур и двух цивилизаций, все-таки в целом отношение Японии к этим новым веяниям правильнее было бы, пожалуй, характеризовать как настороженное. Правители страны, хотя и были вполне терпимы и даже внимательны к европейцам, особенно на первых порах, позднее изменили свое отношение и заняли откровенно враждебную позицию, что привело к изданию ряда антихристианских указов, гонениям на миссионеров, а впоследствии и к насильственной высылке их из страны. Но об этом в следующей главе.

К моменту гибели Ода Нобунага (1582) под его контролем находилась меньшая часть территории страны. По одним данным, из 66 провинций Японии лишь 30 признавали власть Нобунага, по другим — и того меньше: ему удалось объединить под своей властью только треть территории, т. е. 22 провинции.

Но как бы то ни было, процесс объединения страны, у истоков которого стоял Ода Нобунага, был далек от завершения.

Предстояла долгая и трудная борьба за покорение обширных территорий, принадлежавших сильным и влиятельным феодальным князьям, которые вели себя совершенно независимо и вовсе не спешили признавать чью-либо власть. Эта борьба требовала огромных военных усилий и материальных средств.