Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Неделю спустя он повторил свои дурные предчувствия: «Уверяю тебя, если мы поддержим Россию против Польши, я вовсе не уверен, что меня не изобьют до смерти, потому что здесь общественное мнение всецело на стороне поляков». Тем не менее он, очевидно, был готов столкнуться с враждебностью общества, если условия займа окажутся достаточно привлекательными. Стоит отметить, что переговоры проходили накануне решительного поражения поляков в сражении под Остроленкой. Более того, через несколько дней после сражения Натану удалось продать какое-то количество оружия российскому правительству. Джеймс был «крайне рад» полученной тем самым прибыли; он снова беспокоился лишь о том, как избежать дурной огласки:

«Прошу тебя, ради всего святого нигде не называй свое имя, кроме случаев, когда без этого не обойтись, то есть не указывай, что „Ротшильды“ продали „оружие“, и, пожалуйста, держи эти сведения в тайне, ибо иначе меня, скорее всего, застрелят, так как пойдут слухи, что я продаю оружие, чтобы помочь расстрелу поляков. Вчера ко мне зашел один знакомый, корреспондент газеты; он показал статью, в которой утверждалось, будто мы предоставляем Люксембургу средства на подавление бельгийцев. Не он написал ту статью, но поверь мне, милый Натан, что теперь, когда публика качнулась в сторону либерализма, необходимо вести себя куда осторожнее. Вот почему ты должен всеми силами заботиться о том, чтобы сведения не просочились в газеты».

Идея займа (теперь на 1 млн ф. ст.) снова всплыла на поверхность в конце 1832 г. Джеймс выражал опасения, на сей раз представляя, что английская пресса «раздерет нас в клочья, утверждая, будто мы предоставляем займы русскому царю, и наши займы позволят ему развязать войну». Впрочем, он снова был готов рискнуть. В конце концов, «не похоже, чтобы можно было завоевать весь мир с миллионом фунтов». На всякий случай Лайонел предлагал «на случай войны… оговорить, что мы не обязаны продолжать выплаты» (как станет ясно ниже, таким же девизом Ротшильды руководствовались в займах в тот и последующий периоды). Однако, как и предсказывал Джеймс, Канкрин снова «ввел Натана в заблуждение». Предложением Ротшильдов он воспользовался лишь для того, чтобы выторговать себе лучшие условия в банкирском доме «Хоуп и Кº», чьими услугами по традиции пользовалось правительство России. Мысль о том, что Ротшильды вступили в конкурентную борьбу за этот заем, должна была ошеломить французских эмигрантов — сторонников Карла X, которые рассчитывали на возглавляемую Россией контрреволюцию, — и были убеждены, что Ротшильды «в значительной степени подпали под революционное влияние» и служат «революционному движению… под руководством Лондона [Ротшильд] и Талейрана». В конце концов, тогда опасались последней возможности, что русская интервенция способна помешать навязанному Голландии признанию независимости Бельгии Голландией. Возможно, Натан и Джеймс искренне полагали: если заем предоставят они, а не «Хоуп и Кº», особенно если они ссудят гораздо меньшую сумму, чем нидерландский банк, им удастся уговорить Россию не вмешиваться. Или же придется признать, что предупреждение Натана о склонности России к войне после уловки Хоупа было неискренним. Соблазнительно прийти к выводу, что он готов был закрыть глаза на возможную российскую агрессию ради того, чтобы вернуть себе влияние в Санкт-Петербурге.

Джеймс впоследствии решил, что его брат уж слишком старается договориться об операции с Россией. «По-моему, Россия может убираться к дьяволу, и мы с радостью без нее обойдемся, — писал он в 1834 г., когда распространились слухи еще об одном займе. — Ни при каких обстоятельствах ты лично не должен писать в Петербург, ибо тебе уже много раз отказывали. Не давай им еще одного случая поставить тебя в неловкое положение». «Ты думаешь, что мы всегда будем в дружеских отношениях с Россией?» — спрашивал он два года спустя. Сам он, очевидно, считал, что нет. Трудно найти лучшую иллюстрацию границам финансовой власти Ротшильдов.

Трудности возникали даже в тех странах, где жил один из партнеров. В Лондоне влияние Ротшильдов на финансовую политику было ослаблено после краха власти тори, начавшегося с эмансипации католиков и завершившегося отставкой Пиля после его недолгого пребывания на посту премьер-министра в 1834–1835 гг. Так, в декабре 1830 г. Натану не удалось произвести благоприятное впечатление на Олторпа, канцлера казначейства в правительстве Грея, хотя он и пытался войти к последнему в доверие. «В результате очень долгой и подробной беседы, — заметил Олторп, — я с удовлетворением решил, что он считает меня величайшим глупцом на свете; иначе он бы, наверное, не предполагал, что меня можно так грубо обмануть…» И как бы Натан ни сочувствовал правительству Грея, во внутренние круги его не допускали и важной политической информацией с ним не делились. Более того, отставка Грея в 1834 г. застигла его совершенно врасплох. Впрочем, закат политической власти Натана куда меньше был связан с тем, что «перед его носом захлопнули дверь» виги, чем с финансовой политикой Великобритании в 1830-е гг. как таковой. Дело в том, что в указанный период страна в основном не испытывала в нем нужды. Если не считать единственного исключения — займа в 15 млн ф. ст., размещенного в 1835 г. для компенсации рабовладельцам, — британское правительство в то время крупных займов не делало. Расходы постоянно снижались, а доходы, несмотря на продолжительные постепенные сокращения косвенного налога, были стабильными. По этой причине влияние Натана в Лондоне было куда меньше, чем влияние его брата Джеймса в Париже. Хотя Натан охотно выступал в роли канала для межправительственной переписки, на деле он оказался не в том положении, чтобы влиять на содержимое такой переписки. И то, что правительство вигов склонно было предотвратить войну из-за Бельгии, стало скорее везением, чем замыслом Ротшильдов.

Однако есть доказательства, что Джеймсу удалось воспользоваться финансовыми рычагами, чтобы воспрепятствовать агрессивной политике во Франции, хотя и силу его позиции не следует преувеличивать. После Июльской революции Парижский дом очутился в весьма уязвимом положении, так как был обременен большими количествами обесценивающихся трех- и пятипроцентных рентных бумаг, а также просроченными выплатами казначейству на сумму в 10 с лишним миллионов франков по четырехпроцентному займу Полиньяка. С другой стороны, новое французское правительство вынуждено было почти сразу же занимать деньги, выпустив значительные количества казначейских векселей. Джеймс отреагировал на случившееся весьма характерно: как он писал Натану в декабре 1830 г., «здесь можно делать большие дела», и он всячески стремился к тому, чтобы не остаться от них в стороне. Несмотря на то что он энергично критиковал внешнюю политику Лаффита, он ни в коем случае не уклонялся от дискуссий о финансировании государственного дефицита. Его доводы были прямолинейными. Как он объяснял братьям в марте 1831 г., «дела с текущим правительством, по-моему, принесут за собой рост рентных бумаг». Во всяком случае, «все деловые люди согласились разместить здешний заем, и я пойду с ними, потому что не хочу оставаться в стороне».