Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Письмо проливает свет на решение Натана не поддерживать Веллингтона в мае 1832 г., когда тот неожиданно вернулся к власти. Натан не просто боялся «беспорядков» внутри страны в том случае, если у власти останется правительство, выступавшее против избирательной реформы. Дело было еще и в том, что «иностранные посланники» — он приводил в пример Талейрана, Вейссенберга и Бюлова — выражают «большую тревогу, как бы короля Голландии не склонили ожидать от нового кабинета… поддержки, которая приведет к войне». Его анализ ситуации оправдался полгода спустя, когда Джеймс, Лайонел и Энтони в целом радовались известию об общей победе вигов на выборах, считая такой результат «лучшей гарантией мира в Европе» и стабильности французского правительства. Перед окончанием бельгийского кризиса, когда в последний раз возникла опасность русской интервенции, Натан в письме к Джеймсу отметил степень и характер своей «смены курса»: «Напиши брату Соломону, чтобы он передал Меттерниху: он не должен позволять России обманом втягивать себя в войну, так как Поццо [посол России в Париже] заодно с королем, и его приняли не очень хорошо, и они с Ливеном [посол России в Лондоне] интригуют, стараясь вынудить Австрию и Пруссию объявить войну. Однако у меня есть сведения из надежного источника [предположительно от Бюлова], что Пруссия воевать не станет и что они совершают большую ошибку, потому что Англия и Франция совместно могут сделать очень многое. Мы сохраним мир, войны не будет… Напиши Соломону, что Нойманн [австрийский посол] сейчас проводит с Поццо много времени и считает наше правительство слабым. Он на семь восьмых ошибается, и теперь Поццо приняли не очень хорошо. Король пригласил его в Брайтон, и он сидел в шести местах от короля. Король спросил его, сколько времени он здесь пробудет. Он ответил: „Шесть недель“; и теперь мы знаем, что Россия хочет войны, и эти люди дурачат Меттерниха. Поццо и эти люди выставляют себя на посмешище; они не понимают Англию, поэтому попроси нашего доброго брата Соломона передать князю Меттерниху, чтобы тот не позволял России водить себя за нос. Поццо здесь просто для того, чтобы шпионить, и я убежден, что Англия сильнее, чем она была во времена Веллингтона. Итак, мой милый брат, не позволяй никому себя обманывать. Если Англия и Франция будут держаться вместе, их никто не тронет. Так и передай брату Соломону».

И в Вене, несмотря на отсутствие революционной угрозы, велась внутриполитическая борьба, которая имела важные международные последствия: борьба между поборниками и противниками иностранной интервенции. В начале октября 1830 г., когда Соломон вернулся в Вену, ему было поручено «убедить князя Меттерниха в том, как важно сейчас поддерживать мир», поскольку «вопрос мира или войны всецело зависит» от него. То было небольшое преувеличение, так как Австрия имела ограниченное влияние на «бельгийский вопрос». Зато Россия, а также, возможно, Пруссия, скорее всего, пошли бы в наступление, если бы Вена подала им пример, — таким было последствие Карлсбадского соглашения от августа 1830 г., в котором еще раз подтвердили контрреволюционные намерения Священного союза. Что касается Италии, Меттерних выражался недвусмысленно. В ноябре 1830 г. он сказал Соломону, что готов «послать войска… чтобы утихомирить страну», и, как мы видели, он так и поступил по отношению как к Модене, так и к Болонье. До апреля 1831 г. Соломон почти ничего не мог предпринимать, кроме пересылки сведений о намерениях Австрии в Париж (сама по себе важная услуга, так как его письма к Джеймсу прибывали на целых три дня раньше, чем официальные депеши Аппоньи). Однако, когда Россия попросила помочь ей в Польше, Соломону удалось проявить настоящее влияние; он предупредил соперника Меттерниха князя Коловрата, который «с необычайной решительностью» высказался против оказания такой помощи. Уже в июле он с уверенностью сообщал братьям: «Строго между нами, Австрия не вступит в войну, не хочет войны и делает все возможное, чтобы избежать войны… Я убежден, что, даже если бы Англия и Франция объявили войну… России , для Австрии не было бы никакой разницы, мы бы сохранили… нейтралитет» [99] Соломон заверил правительство Пруссии, что «он особенно заботится о добром имени своего банкирского дома, поскольку придает огромное значение тому, чтобы продемонстрировать правительству Пруссии, что консолидация ее государственного кредита и выполнение обязательств, взятых на себя его банкирским домом в этом вопросе, в его глазах имеют ценность большую, нежели соображения личной прибыли». Все это оказалось совершенно верным, несмотря на решение Натана послать Ансельма в Берлин, чтобы изменить условия сделки. В целом пятипроцентные облигации на сумму в 3 млн 809 тысяч 400 ф. ст., еще не оплаченные из займа 1818 г., необходимо было обменять на четырехпроцентные, выпущенные в том же объеме по курсу 98, за 2,5 года, начиная с марта 1830 г. до сентября 1832 г. Как понял Джеймс еще до заключения соглашения, эмиссионная цена, конечно, была завышенной, учитывая растущую политическую нестабильность во Франции, а комиссия в размере 1,5 % — слишком низкой. Однако любопытно, что он как будто считал предпочтительным, чтобы Ротшильды пошли на риск, размер которого он оценил довольно точно: «Худшим, самым худшим является то, что мы, скорее всего, потеряем 15 процентов, Боже упаси, что дойдет до 200 тысяч фунтов, что, вероятно, разорило бы кого-то [другого]». .

Даже в те периоды, когда Соломон уезжал из Вены, он продолжал убеждать Меттерниха не участвовать в войне. В марте 1832 г. он писал Меттерниху из Парижа длинные и экспансивные письма, в которых умолял канцлера не принимать слишком близко к сердцу решение Перье послать войска в Анкону. В ноябре, когда французские войска высадились в Антверпене, Кюбек жаловался, что «князь Меттерних — настоящий маятник, он раскачивается туда-сюда между Татищевым [послом России в Вене] и войной, а также между Соломоном Ротшильдом и миром».

И все же трудно оценить, чего бы добились братья, постоянно лоббируя мирную политику, если бы мир не был напрямую связан с их финансовой властью. В соответствии с предположением, которое выдвигалось выше, у Ротшильдов имелось два потенциальных рычага влияния: не только роль неофициального канала дипломатической переписки, но и настоящее финансовое давление. Они могли отказать в ссуде режиму, склонному развязать войну, и, наоборот, они могли оказать финансовую поддержку тому режиму, который склонялся к миру. Здесь еще раз необходимо подчеркнуть, что власть Ротшильдов имела свои пределы, особенно в тех странах (Великобритания и Пруссия), которые не наращивали существенно военные расходы во время кризиса 1830–1833 гг. Их власть имела пределы даже там (Франция, Россия и Австрия), где расходы в самом деле вызвали потребность в новых займах.