Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Но хотя сдержанность Джеймса быстро прошла, Натан по-прежнему презирал аристократические замашки — более того, с годами его презрение усиливалось. В 1827 г., когда князь Пюклер навестил английских Ротшильдов, его угостили странным послеобеденным представлением, на котором, очевидно, подвыпивший Натан надел «новую австрийскую консульскую форму, которую, по его словам, прислал ему его друг [Меттерних] из Вены»:

«Он показал ее нам, и… после наших уговоров даже примерил ее перед зеркалом и походил в ней. Подобно виртуозу, который не может остановиться, стоит ему начать играть, он велел приносить ему другие великолепные придворные наряды и несколько раз переодевался, как будто находился на сцене…

Было… довольно забавно смотреть, как этот обычно серьезный торговец репетировал разные реверансы, поклоны и благосклонные „придворные“ улыбки. Нисколько не смущаясь нашим смехом, он… жизнерадостно уверял нас, что Н. М. Р., пожелай он того, сумел бы сыграть любую роль; и, с помощью пяти или шести лишних бокалов вина, сумеет держаться не хуже самых первых придворных».

Судя по смешанным чувствам Пюклера, он стал свидетелем характерного для Натана стремления эпатировать аристократию. Возможно, ему хотелось иногда менять строгий сюртук на яркий придворный наряд; но ко всем подобным одеяниям он относился как к маскарадным костюмам. В своем роде эта яркая сцена — подвыпивший еврей-банкир смеется над дипломатическими приемами империи Габсбургов в присутствии безденежного князя — демонстрирует двойственность отношения Ротшильдов к общественному строю эпохи Реставрации.

Несмотря на свою репутацию мещан, младшие Ротшильды, судя по всему, проявляли интерес к тому, что сейчас мы бы назвали «высокой культурой» — правда, это несколько искажает суть явления, если вспомнить, что в тот период в так называемой «публичной сфере» сочинение и потребление музыки, драматургии, книг и картин стремительно превращалось в более или менее свободный рынок. Такой интерес к культуре отчасти стал логическим следствием описанного выше досуга: например, невозможно было владеть большим домом и не покупать картины и другие украшения. В то же время, чтобы беседовать с представителями элиты не только о деньгах и политике, необходимо было хотя бы в общих чертах знать самых популярных художников, композиторов и писателей. Однако занятым банкирам среднего возраста (всем братьям, кроме Джеймса, в 1820 г. было уже за сорок), как правило, плохо давалось искусствоведение. Правда, все они унаследовали от отца любовь к антиквариату и славились умением выбирать оригинальные подарки для своих друзей-политиков. Они заказывали свои портреты, портреты своих жен и детей популярным художникам, таким, как сэр Уильям Бичи, Луи Ами Гросклод и Мориц Даниэль Оппенгейм [83] Натану также дарили картины его высокопоставленные клиенты. Так, князь Пюклер видел у него портреты Франциска I Австрийского, Фредерика Вильгельма III Прусского, Виллема I, короля Голландии, Жуана VI, короля Португалии, и российской императрицы Александры. . И во Франкфурте, и в Париже Ротшильды регулярно абонировали театральные ложи. Но Джеймс был единственным представителем второго поколения, который искренне и серьезно проявлял интерес к культуре. Так, в 20-летнем возрасте он зачитывался Шиллером и Гете, а в 1820-х гг. нанял художника по фамилии Алляр за 5 франков в месяц, а также подписывался на «Театральную афишу» и «Театральный журнал». Его братья считали, что подобные вещи скорее подходят их детям.

Наверное, здесь стоит заметить очевидную вещь: если бы братья Ротшильд в самом деле были мещанами, они не дали бы своим детям такого хорошего образования. Конечно, Натан выражал желание, чтобы его сыновья «отдавали ум, и душу, и сердце, и плоть, и все остальное — делу». В то время как он написал эти слова, которые чаще всего истолковывают неверно, все его сыновья, кроме одного, уже завершили образование и несколько лет работали в семейном банкирском доме. Кроме того, и Натан, и его братья признавали, что возможен конфликт между высшим образованием и успешным ученичеством в банке. Как выразился Карл, когда Соломон думал о будущем 15-летнего Ансельма: «Советую не позволять ему учиться… больше, чем еще два года, чтобы он вступил в фирму, когда ему исполнится 17. Иначе он не будет глубоко предан делу». Правоту Карла доказала биография Майера, единственного из сыновей Натана, который посещал английский университет. Вместе с тем ни один из братьев не сомневался в том, что успешная карьера в бизнесе сравнима с наилучшим вторичным образованием. Судя по всему, последнее они считали важной частью подготовки к первому. Более того, мужчинам-Ротшильдам третьего поколения на практике потребовалось даже больше времени, чем предполагал Карл, чтобы бросить учебу и поступить в «контору». Судя по дате первого появления его имени в деловой переписке, Ансельму было уже 23 года, когда ему, наконец, позволили играть серьезную роль в управлении фирмой (хотя партнером его сделали годом раньше; возможно, он выполнял для своего отца рутинную работу, записей о которой не сохранилось). Лайонелу было двадцать, когда он начал писать и получать деловые письма; Энтони и Нату было восемнадцать, а Майеру — двадцать один год. Ни один из сыновей Карла не фигурирует в переписке фирмы до двадцатилетнего возраста; более того, набожного Вильгельма Карла, очевидно, не считали способным работать без присмотра, пока ему не исполнилось 24 года. Оба сына Джеймса, Альфонс и Гюстав, лишь в 19 лет начали сами писать деловые письма. Учитывая точку зрения их родителей, что лучшее ученичество — это практика, можно заключить, что представители третьего поколения только в том возрасте и приступили к работе.

Во всяком случае, старшие Ротшильды не испытывали желания подвергать своих отпрысков тем же лишениям и строгостям, какими отличалось их собственное детство. Мать Ансельма гордилась не по годам развитой способностью своего 11-летнего сына к написанию писем не только потому, что такая способность могла пригодиться ему в бизнесе; она искренне хотела, чтобы он и его сестра получили «изящное образование» ради самого образования. Влияние на нее понятий о Bildung того времени отчетливо прослеживается в письме, которое она написала мужу в 1820 г. (к нему прилагалось письмо от их сына-подростка): «Добрый, милый мальчик очень откровенен со мной… что особенно меня радует, потому что… я всегда ставила целью, чтобы наши дети не скрывали от нас своих истинных, сокровенных чувств; и я — или, скорее, мы достигли цели». Натан относился к детям не столь сентиментально. После работы он играл с ними, позволял им (по воспоминаниям одного знакомого) «играть в лошадки, катая их на спине». Однажды он так энергично бегал, что ухитрился вывихнуть плечо. Он купил детям миниатюрную карету, в которую они запрягали четырех белых козлов и катались по парку в Стамфорд-Хилле. Семья, изображенная Уильямом Армфилдом Хобдеем в 1821 г., была — как это выглядит сегодня — счастливой: слева 3-летний Майер пытается вырвать письмо из отцовской руки; у ног Шарлотты Ханна Майер уронила чепец; а старшие мальчики тщетно пытаются усмирить семейную собаку, которая жует шляпу Лайонела. Ничего удивительного, что на губах расслабленного отца семейства играет легкая улыбка. Он сидит в кресле, скрестив ноги [84] Картину «Семья У. Н. [так!] Ротшильда, генерального консула его величества императора Австрии при британском дворе» заказали в честь назначения Натана генеральным консулом Австрии. Хобдею заплатили за работу 1000 фунтов, а картина в 1821 г. выставлялась в Королевской академии живописи, а затем какое-то время висела в австрийском консульстве. Впоследствии ее перевезли в Ганнерсбери. Теперь ее можно видеть в главном зале банка «Н. М. Ротшильд и сыновья» в Нью-Корте. . И позже он продолжал потакать им, даже баловать их. В то время, когда 17-летняя Ханна Майер позировала для своего первого портрета, она наслаждалась жизнью в Брайтоне. Через год, когда Томас Фауэлл Бакстон познакомился с Энтони, тот уже считался «великим охотником; и отец позволяет ему покупать любых лошадей, какие ему понравятся. Недавно он обратился к марокканскому султану, прося чистокровного арабского скакуна. Султан послал ему великолепного жеребца; к сожалению, после прибытия в Англию жеребец издох. Бедный юноша с чувством сказал, что это стало самым большим несчастьем всей его жизни».