Анатолий Воронин - Москва, 1941

Вечером 21 июня сотрудник НКВД Александр Самуилович Черкасский, в задачу которого входило обеспечение охраны Сталина, находился в Театре им. Вахтангова, где должна была состояться премьера спектакля «Маскарад». Ожидали приезда правительства. Но премьера прошла без высшего руководства страны.

В 1941 году роль и влияние радио были даже большим, чем у нынешнего телевидения. Был важен буквально каждый звук.(кадры кинохроники)

Утром 22-го именно Черкасский и его люди были отправлены на Центральный телеграф. Сталин отказался выступать, мотивировав тем, что политическая обстановка не ясна и он выступит позже. До 12 часов Политбюро редактировало заявление, черновик которого набросал Молотов, ему же принадлежат слова «Враг будет разбит. Победа будет за нами». В 12.05 Молотов вышел из кабинета Сталина и уже в 12:15 выступил по всесоюзному радио с обращением к советскому народу, из которого наша страна узнала о нападении Германии на СССР и о начале войны. Уже в 12:25 он вернулся в кабинет Сталина, благо все было совсем рядом. «Ну и волновался ты, – произнес Сталин, обращаясь к Молотову, – но выступил хорошо». «А мне казалось, что я сказал не так хорошо», – ответил тот». Речь Молотова так больше и не повторили, последующие 9 раз сообщение в тот день до окончания трансляции в 23:00 зачитывал Левитан.

С утра по радио шли объявления, что в 12 часов будет важное правительственное сообщение. В полдень радио было включено не только на улицах, но даже в читальном зале Исторической библиотеки.

В вузах шли последние экзамены. 22 июня в библиотеке начался обычный трудовой день. К 12 часам общий зал бы заполнен, даже была очередь, чтобы пройти в него. В комнату выдачи быстрыми шагами вошла член дирекции, дежурившая в тот день по библиотеке Анастасия Иннокентьевна Толстихина. Подойдя к библиотекарям, она сказала: «“Включите радио”. – “Что случилось?” – “Война”». «Я вошла в зал. Сотни людей сидели, склонив головы над книгами, еще не зная этой страшной вести. Я должна была оторвать их от этой спокойной мирной жизни, включив радио. Эта минута запомнилась мне навсегда. Подойдя к репродуктору, я сказала: “Товарищи! Включаю радио” … больше говорить было не нужно, радио все договорило. Страшная весть о войне всколыхнула всех. В зале начался шум, плач, крики. Все бросились сдавать книги. Многие прощались, так как прямо от нас шли в военкомат. Через полчаса зал был пуст…», – вспоминала одна из сотрудниц библиотеки.

«Мы всегда очень аккуратно слушали радио, но надо же было так случиться, что на этот раз мы пропустили его. Мы были на даче и было воскресенье. Чудесный день, солнце» , – вспоминала утро 22 июня 1941 года историк Милица Васильевна Нечкина. «По дорожке прибежала седая Зинаида Васильевна. – Вы слышали? – Она была совершенно белая. – Война! Бомбят наши города – Киев, Севастополь, это сказали в лавке, кто-то пришел из деревни. – Вздор, не может быть!»

Писательница Мария Иосифовна Белкина, жена критика, библиографа Анатолия Кузьмича Тарасенкова, вспоминает: «И сразу все оборвалось, все стало нереальным: все хлопоты, планы, желания, надежды, все споры, ссоры, вся жизнь… Тарасенков побежал в Союз, я пошла за ним, там было уже людно. Мне кто-то сунул страницы разорванной на части телефонной книги Союза писателей, я набирала номера знакомых и незнакомых и механически повторяла: в два часа (кажется, в два часа!) митинг в Союзе писателей на Воровского. И был митинг в том самом сологубовском – Наташи Ростовой – особняке. Митинг был короткий – все куда-то торопились. С трибуны маленькой сцены говорили, кажется, Фадеев, Эренбург, Ставский, не помню точно, помню, как рыдала Караваева. Потом все запели: “Это есть наш последний и решительный бой…”» Такие же стихийные митинги прошли по всей Москве.

«В Университете необычные строгости с пропусками, проводят работу по затемнению. В бюро говорят, что необходимо установить дежурство, предлагают часы. Мы выбираем 23 число с 8-ми до 4-х дня. Едем в общежитие. Не успели приехать, как сообщают: к 11 ч. вечера – снова в Университет. Общее комсомольское собрание. Радио ничего нового не сообщает, передают песни и марши, – записывает в дневнике студент Владимир Гусев. – В 11 ч. мы в аудитории, битком набитой нашим братом. Духота. Открывает митинг комсорг от ЦК ВЛКСМ. Говорит нескладно, очевидно, волнуется. Вслед за ним начинаются горячие выступления участников борьбы с белофиннами. Особенно хорошо из них говорят двое. Выступает профессор Зотов, начинающий так: “Бывают моменты, которые являются проверкой для целых классов, партий, народов и отдельных личностей. Мы сейчас проживаем такой момент…” Речь его была исключительно взволнованная, горячая. Зал был наэлектризован до крайности. После каждого выступления аплодировали стоя, долго, горячо. “Ура!” – непроизвольно вспыхивало в глубине зала и дружно подхватывалось всеми. Было жарко, все обмахивались. В час ночи принимали резолюцию: “Комсомольская организация МГУ считает себя мобилизованной и отдает себя в распоряжение партии и правительства, готовая к выполнению любых порученных ей заданий…”».

Мария Белкина после митинга в Союзе писателей пошла к немецкому посольству – это буквально 10–15 минут пешком. Она увидела, что в окне посольства мечется какая-то фигура и жжет бумаги. «Милиционер, охранявший посольство, маленького роста, похожий на мальчика, бегал перед собравшимися и жалобно повторял: “Граждане, не нарушайте! Граждане, не нарушайте”». Но никто не нарушал, все стояли молча и смотрели.

Здание, в котором до 1941 года находилось посольство Германии, по-прежнему находится в ведении МИДа.(фото автора)

Герхард Кегель с февраля 1941 года жил в трехкомнатной квартире, на 5 или 6 этаже нового дома на Фрунзенской набережной, с видом на Парк Культуры. По его мнению, он был единственным иностранцем в этом доме. «Около четырех часов утра 22 июня 1941 года меня разбудил настойчиво звонивший дверной звонок. Все еще полусонный, я открыл дверь. На площадке стоял молодой секретарь посольства Шмидт. Он казался растерянным. Шмидт сообщил, что явился по поручению посла сообщить, чтобы я немедленно направился в посольство, захватив с собой не более двух чемоданов с вещами. Затем он посмотрел в окно, на Москву-реку и Парк культуры и отдыха имени М. Горького на противоположном берегу реки. “Как хорошо здесь у вас, – сказал он. – Здесь так тихо и мирно. Но ведь началась война! Война! Поэтому мы все должны собраться в посольстве”» . Герхард собрал вещи и, не дождавшись звонка от «советских друзей», в 7 часов утра отправился в посольство.

В официальном дневнике германского посольства появилась запись: «6.10 утра. Возвратился посол… проводится инструктаж комендантов жилых домов посольства, им сообщается, что следует делать их жильцам: собрать по два чемодана и ждать дома дальнейших указаний и т. д. Те, кто живет в гостиницах или отдельно в городе, вызываются в посольство… Телефон все еще работает. Выходы из посольства еще не перекрыты, можно беспрепятственно передвигаться по городу».