Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

Само собой разумеется, веселье, еда и питье, а главное – женщины, были «нейтральными». На всю Европу, пожалуй, и Америку, прогремели «нейтральные» притоны Стокгольма: Hasselbuken, Opera Chel, Royal Hotel. В эти годы они далеко оставили за собой наших Кюба, Донона, Эрмитаж, Тестова, пожалуй, с Cafe de Paris. В притонах этих, с первоклассной французской кухней и удивительными погребами, «друзья» и «враги» отдыхали от забот и интриг: лукавый жизнелюбец Люциус (посол германский) пировал о бок с суровым пуританином Хольмом (послом британским); богатейший представитель Соединенных] Штатов (сын свиного короля) насмешливо поглядывал на убогого посланника Турции. Понятно, «друзья» и «враги» пировали не за одним столом и не подымали бокалов друг за друга. Но бокалы тех и других, сплошь и рядом, подымались за тех же прекрасных дам, что украшали своим присутствием столы то «друзей», то «врагов», одинаково любезные, вызывающие, дурманящие. Сильнее таких блюд и старых вин дразнила нервы пирующих эта двуликость стокгольмского Бахуса и Эроса, это скольжение между Сциллой и Харибдой, между схватившимися насмерть врагами. А возможность побывать, не покидая Стокгольма, в Берлине, не покидая Копенгагена – в Париже (насколько Швеция шла в орбите Германии, настолько Дания – в орбите союзников), надышаться, не выходя из ресторана, симпатиями и антипатиями, справить победный пир либо тризну, опьяниться чужими слезами, наболтать, насплетничать, наклеветать, а главное – насладиться красивейшими «нейтральными» женщинами, – все это одуряло.

Эстетичности стокгольмского «пира во время чумы» способствовала шведская женщина. В России довольно хорошо знали шведскую лошадь (шведку) и очень мало шведскую женщину. Зачитывались Кнутом Гамсуном, Стриндбергом и даже Сельмой Лагерлеф, не говоря об Ибсене. Усваивали себе одну какую-нибудь черту их героинь – чувственность из «Пана», целомудренность из «Виктории», загадочность из «Норы». От Стриндберга веяло женофобией, от Кнута – женолюбием. Цорн рисовал обильное тело шведок, другие художники – обильную шевелюру. Но шведки (именно шведки, а не датчанки, копирующие парижанку) в целом, со всей ее поэзией и прозой, целомудрием и чувственностью, а главное, с ее ненасытной жаждой жизни, мы не знали, да и не знаем. А между тем, ключ к разгадке сфинкса Крегера – здесь. Если в Швеции водятся самые красивые мужчины, там же и самые обаятельные женщины. Швед дерзок в делах, шведка – в любви. Ни одна страна, кроме Швеции, не родила и не родит Крегера. Ибо дерзость Крегеров питается очарованием Грет Гарбо 617, – обвеянных воздухом озер и водопадов, гор и лесов этой волшебной страны, – смелых и женственных, поэтичных и тератеристых, белокурых, волооких шведок.

Всякая жизнь познается по ее экстазу, ибо только экстаз вмещает в себе все духовные и физические силы, в доступной им гармонии. Экстаз Швеции я почувствовал, сойдя в первый же раз со шведского поезда в Стокгольме, в 30-градусный мороз, дрожа под ильковой шубой и видя на улице мужчин и женщин в легких осенних пальто, прямых, стройных, румяных, улыбающихся. Ощутил я этот экстаз на парадных обедах и ужинах, с древневаряжским радушием, лившимися, как водопады, приветственными речами мужчин и щекочущим воркованием женщин, ледяным пуншем и пылающими взглядами, до утра танцами и до отказа весельем. Ощутил я его и в знойное лето на шведских пляжах, где принцы пляшут с пастушками, а любовь и ласки, как водяные лилии в воде, рассыпаны на песке и на мураве, и ничего, кроме радости бытия, не царит среди беспечных, по-нашему «бесстыжих» людей. Я побывал на заваленных заказами закоптелых заводах Швеции, в живописных шведских селах, где крестьянские дома уставлены «музейной» мебелью и утварью, а хозяева выступают как принцы и принцессы; в старинных баронских усадьбах, ни дать ни взять усадьбах нашей Хохландии; подымался наперерез всей Швеции через 97 шлюзов из Стокгольма в Гетеборг; спускался по морю на родину Гамлета. Всюду и везде, на суше и на воде, радость бытия, труд и радушие. Покуда во всей остальной Европе сгущалась печаль, на крайнем севере ее росла радость. В Скандинавии как бы распрямлялась кривая мироздания. Как ездят теперь любители алкоголя из Америки в Европу, так, в годы войны, ездили в Скандинавию любители пиров. Пировала вся эта чудесная страна, пировал и я.

Шведы считают себя немцами 1-го сорта. Но они преклоняются перед немцами 2-го сорта – германцами. Успехи этих последних на поприще наук, искусств и техники (особенно техники) заворожили шведов уже с середины прошлого века, повернув их симпатии от Франции Наполеона к Германии Бисмарка. Шведская династия по крови – французская, но по духу немецкая. Германофильство шведов усилилось браком их нынешнего короля с сестрой Вильгельма 618. А русофобство их, начавшись при Александре I, было усугублено Александром II и достигло кульминационного пункта при Александре III. Яблоком раздора между Швецией и Россией, как известно, являлись Аландские острова 619. Наша внешняя политика при Николае II не сделала ничего, чтобы эту остроту отношений сгладить. А неудачный брак шведского принца с нашей великой княжной (Марией Павловной) и ее чуточку скандальное в Стокгольме поведение, завершившееся скандальным разводом, тоже не послужил к искоренению шведского русофобства 620.

Вот почему Великая война встряхнула Швецию не только материально, но и морально. В высших шведских кругах и в армии сразу образовалась тяга к немцам. И тяга эта в окружении королевы-немки была так сильна, что составила серьезную угрозу выступления Швеции на стороне германцев. Спасло Швецию почти чудо – разум далеко не гениального короля.

Король этот любит Ривьеру и обожает теннис. (В этом его единственное сходство с Николаем II). В прошлом году в ниццкой прессе появился фотографический снимок шведского короля в момент, когда он, с разинутым ртом и наклоном всего своего гигантского туловища, ждет мячика. Кто видел этот разинутый рот и позу заядлого теннисиста, не поверит, что 17 лет назад в его руках была не ракетка, а шансы мировой войны. Армия Швеции образцовая, и удар ее нам в тыл наделал бы немало бед. Осенившему шведского короля, прекрасного семьянина и гражданина, разуму много способствовал наш вновь назначенный в Швецию посланник А. В. Неклюдов, сменивший «скандального» ухажера Савинского 621.

Роль А. В. Неклюдова в Швеции была не из легких; но он вышел из нее с честью. Об этих тревожных первых днях войны, когда на волоске висела судьба Швеции, рассказано в его «Воспоминаниях», вышедших на французском языке с предисловием Ганото 622. В «Воспоминаниях» этих имеется кое-что и по вопросу, больному для меня, – о сепаратном с Германией мире. Надо полагать, что г[осподин] Неклюдов был осведомлен по этому вопросу больше, чем оклеветавший меня Никитин и даже сам Милюков. И уж во всяком случае, как ближайший свидетель моей деятельности в Стокгольме, он был осведомлен о моих «кознях».