Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

Только в России были мыслимы такие карьеры. Делали их и Катков, и Тихомиров, и Грингмут, и Марков с Пуришкевичем. Но карьера Мещерского затмевает подобные ей. Почти полвека непрерывного хлестания общества и власти и в то же время близости к источнику власти, борьба то на стороне угнетаемых, то на стороне угнетателей, разговор с публикой и шептание с царями, менторство без признания прав на таковое, управление страной без портфеля, аудитория без слушателей, крупнейшие исторические сдвиги без ответственности, удача без награды и ошибки без наказания, – почти полвека такой сгущенной двусторонней работы, такого кипения в двух совершенно разных котлах, сломили бы Вольтера, Бисмарка, Питта. Мещерский дожил до глубокой старости и умер, выпустив очередной номер «Гражданина» и сделав очередной визит царю, умер, бранясь с обществом и наставляя царя. Противопоставление элементов общества и власти – таков был лейтмотив всей его общественно-политической и секретно-государственной деятельности. И, кажется, здесь его главная вина перед Россией.

Вышел он, однако, на публицистическую арену иным. Была пора, когда сам Достоевский загляделся на смелого обличителя и сам впрягся в это занятие. Целый год он редактировал «Гражданина» и здесь начал печатать свой «Дневник писателя» 446. Майков, Полонский, Тютчев, Леонтьев – плеяда светил 70-х и 80-х годов шла в ногу с юным консерватором. Консервативный «Гражданин» в ту пору был как бы противовесом отзвонившего уже «Колокола» и звонившего еще «Голоса» 447. Все, кто не кланялись Краевскому, Стасюлевичу и Михайловскому, шли на поклон к Каткову и Мещерскому. Стоя между ними, Суворин поливал ядом и тех, и других. Но в Мещерском той поры еще признавали общественную силу – злящую, колючую, но силу. Сила эта пала с получением Мещерским первой субсидии.

Было лето 1883 г., Александр III короновался в Москве. После десятилетнего разрыва Мещерский пишет ему поздравительное письмо и получает из Петровского дворца ласковый ответ. Письмо царя кончалось фразой: «Итак, милый князь, кто старое помянет, тому…». Письмо это решило участь «оппозиционера», а может, и России. Как раз в то время, когда Суворин, купив у Лихачева «Новое время» 448, пошел резвым пейсом по течению, Мещерский, создав на казенные деньги ежедневный «Гражданин», пошел столь же резво против течения. И хотя с тех пор хлестал он общество непрерывно и больнее прежнего, но общество уже не чувствовало его ударов – оно выплюнуло его. Консерватизм Мещерского из общественного стал официозным. Его самые горячие, порой справедливые призывы встречались насмешкой. Талант Мещерского не угасал до его смерти, угасла лишь его личность. Несколькими десятками тысяч казенных рублей был вычеркнут из общественного обихода здоровый, необходимый для равновесия консерватизм. Вряд ли это поняла власть; но тот, что продал старшинство за чечевичную похлебку, кажется, это понял. И свою душевную муку топил во хмелю властвования.

То было его первое пришествие к кормилу правления. Покуда жил гр[аф] Д. Толстой и орудовал Победоносцев, влияние Мещерского сказывалось лишь косвенно – он лишь подпевал этим слонам. Но вот настали дни «милейшего» Дурново, и Мещерский стал хозяином положения. Назначение Витте, Тертия Филиппова, Кривошеина (первого), Плеве, Зенгера, Маклакова, Хвостова, Барка, Штюрмера и многих других сановников той эпохи – дело его рук 449. Его «литературные среды», собиравшие прежде литературный Петербург, превратились теперь в политические. И к нему еще более, чем к ген[ералу] Богдановичу 450, ездили на поклон. И возле него курилась лесть, подхалимство, авантюризм. И борьба с либерализмом выродилась в травлю неугодных лиц. А священный огонь трибуна был задушен пеплом сплетни, доноса, лицеприятий.

Александр III был все же цельной личностью. И управлять им было нелегко. Да и Мещерский в ту пору еще дышал атмосферой Достоевского, Леонтьева. Став из консерватора реакционером, Мещерский не управлял событиями той эпохи, а скорее сам шел в хвосте их. Угрюмый молчун – царь, читавший лишь «Кронштадтский вестник» 451и «Гражданин», искал в бойком пере Мещерского литературного отражения нот, отзвучавших в их общей юности. При Александре III Мещерский лишь испробовал диапазон влияния, которое можно было безответственно оказать на русскую власть.

Во всю ширь это влияние он развернул лишь при Николае II.

Типичность юного царя сказалась, прежде всего, по отношению к самому Мещерскому. Сын Александра III, как известно, не был «подготовлен» к царствованию. Не был «подготовлен», положим, и отец его, – подготовляли покойного его брата Николая Александровича. Но в Александре III преобладала кровь мужского начала династии Романовых – Петра и Николая I, а в сыне его – кровь женского начала – Павла и Александра I. Занятый по горло непривычным ему делом – управления страной, тяжелодум и однолюб Александр III оставил своего сына на попечение жены, взяв ему для проформы бесцветного воспитателя Данилевского 452. Последний был ничтожеством, а датчанка Мария Федоровна – женщина обаятельная, честная, но на престоле провинциалка. Боясь как огня своего мужа, она распрямлялась перед сыном. И вот, у великана-отца, подгребшего под себя огромную страну (Александр III гнул подковы), рос сын – сравнительно пигмей, тоже боявшийся как огня своего отца, – рос, можно сказать, на женской половине Аничковского и Гатчинского дворцов, пропитанной пересудами и капризами. Николай II был в мать. А императрица ненавидела кн[язя] Мещерского. И потому, вступив на престол, он просил князя не беспокоиться помогать ему царствовать 453.

Первые месяцы нового царствования, вплоть до «бессмысленных мечтаний», прошли, как известно, под знаком либерализма 454. Переписывался с монархом тогда не кн[язь] Мещерский, а кн[язь] Ухтомский, приютивший в своих «С [анкт]-Петербургских ведомостях» гнездо радикалов с Ашешовым во главе, и известный земский статист, психопат Клопов. Для издателя «Гражданина» настали черные дни.

Но кн[язь] Мещерский лечился тем, чем ушибся. Став жертвою царского каприза, он ждал каприза в свою пользу. И дождался.

Влияние Марии Федоровны падало по мере роста влияния Александры Федоровны. А эта последняя ничего против князя не имела. На кресло министра внутренних дел взобрался, при помощи гр[афа] Шереметева, родственник князя – «Митя» Сипягин 455. Либерализм Николая II уже выветрился. И все больше овладевала им жажда величия. И все чаще вспоминался ему гнувший подковы отец. Второе пришествие Мещерского, подстерегавшего свой час, случилось, когда на месте «бессмысленных мечтаний» надо было вышить осмысленную действительность. Влияние на историю России Мещерский оказал, кажется, именно в это пришествие. Дело не в назначениях, которые он вырвал у царя, – дело в самой сущности его влияния. При Александре III оно было лишь направлявшим, при Николае II воспитывавшим. На хляби капризов Мещерский пытался создать твердь самодержавия. К болезни воли Николая II Мещерский применил метод знахарей, пользующих импотентов – метод искусственного возбуждения, душевного комфортатива. Совершенно тот же метод применяла к своему мужу в последние годы его царствования и Александра Федоровна (см. ее письма). Мещерский и императрица вспрыскивали в вены Николая II тот же мускус. Поражают даже одинаковые их выражения: «Покажи, что ты царь, самодержец, согни, сокруши, раздави». (Письма императрицы). Мещерский, понятно, делал это талантливее императрицы, и ему принадлежит пальма первенства на этом пути. Результаты, однако, получались те же: взмыленная воля направлялась сплошь и рядом против тех, кто ее взмыливал.