Мира Радоевич - Сербия в Великой войне 1914 – 1918 гг

Германский посол в Королевстве Сербия информировал Берлин об атмосфере, сложившейся в сербской столице, и все более распространявшемся мнении, что «отвечать придется не только братьям из Боснии, а всему Сербству » [125]. Австро-венгерские же дипломаты в Белграде с первых донесений отстаивали позицию, что главная причина возникшей катастрофы — великосербская пропаганда, которую власти Вены «годами терпели». Не допуская сомнений относительно того, что «нити заговора» ведут в Белград, они в своих информациях обращали внимание на распространенный «культ Обилича» — героя, который приносит себя в жертву за отечество, и на то, что представители молодого поколения себя идентифицируют с этим национальным идолом. Особенно доставалось Белградскому университету, как центру, где молодежь воспитывалась в национальном духе. Российский посол оповещал власти в Петербурге о появлении в австрийских источниках намеков, что исполнители покушения являются «воспитанниками Белградского университета».

Поэтому Никола Пашич уже первые, опубликованные в венских и пештских газетах тексты о покушении объяснял как имеющие цель «уничтожить высокий моральный кредит Сербии, которым она пользовалась в Европе, а безумное дело одного молодого экзальтированного фанатика использовать политически до предела против Сербии» [126]. Сербское посольство в Вене сообщало о «явной тенденции» представить покушение как заговор, спланированный в Сербии. По мнению

Йована М. Йовановича, власти Австро-Венгрии в возникшей ситуации имели две возможности: отнестись к покушению как делу внутреннему, призвав Сербию помочь найти виновников, или выдвинуть Сербии обвинение и начать войну. Он, имея солидный опыт и хорошо зная суть международных отношений, считал второй вариант более вероятным. Матея Бошкович, сербский посол в Британии, был уверен именно в таком исходе, считая, что Австро-Венгрия готовит вооруженное нападение на Сербию. Посол в Петрограде Мирослав Спалайкович полагал, что австро-венгерская пропаганда имеет целью подготовить общественное мнение Европы к войне против Сербии. На протяжении июля 1914 года, в атмосфере ожидания. какие шаги предпримет Вена, сербское правительство решило идти навстречу в связи со всеми оправданными претензиями, но не принимать «требования, которые направлены против достоинства Сербии и которые не могло бы принять ни одно государство, уважающее и сохраняющее свою независимость» [127].

Когда вести о случившемся в Сараево с большой скоростью разносились по Европе, вызывая различные реакции и комментарии, вместе с ними распространялись и пропагандистские утверждения об ответственности Сербии, а также обвинения, что покушение на Франца Фердинанда было «режиссировано» в Белграде [128]. Хотя для такого рода утверждений доказательств не было, по всей Габсбургской монархии начались массовые гонения на сербов, объявленных виновными в смерти престолонаследника — как народ. Физические расправы, аресты, нападения на мастерские, запреты газет ставили под угрозу их жизни и собственность. Воцарялись шовинистические настроения, а пропаганда, которую вели средства печати, стимулировала, как отмечалось иностранными дипломатами, «слепое бешенство против Сербии». Противопоставление остальных народов монархии сербскому, разрывало тонкие нити доверия, связывавшиеся в предшествующее десятилетие. Писатели, экономисты, философы и иные интеллектуалы выступали с трактатами, призывавшими к расплате, к «мужественному шагу» — войне. Особенно затронутые гибелью Франца Фердинанда, распространяли нетерпимость и клерикальные круги. Считая, что с Сербией нужно рассчитаться «раз и навсегда», что следует нанести удар, который лишит ее «силы и будущности», власть поддерживала это недовольство. С другой стороны, разжигая антисербскую пропаганду, для зарубежного мира Вена старалась создать впечатление, что это, якобы, общественное мнение так давит, обязывая наказать Сербию. В стремлении скрыть истинные причины войны и навязать собственные интерпретации событий венские власти давали указания дипломатам, чтобы привлекли на свою сторону влиятельные издания в зарубежье и влияли там на печать с целью поддержки обвинений против Сербии [129].

Б самой Монархии сербы подвергались ужасным притеснениям и погромам, особенно в краях, где они проживали смешанно с представителями римско-католического и мусульманского вероисповеданий. Демонстрации в Загребе, за которыми стояли местные власти, военные и клерикальные круги. Имели явно антисербский и антиюгославянский характер. Так, «франковцы», лидируя в насилии, в качестве целей, которых считали нужным достичь, называли «расправу», «уничтожение» сербов. Они выкрикивали имя Франца Фердинанда, призывая к войне и к мести сербам, которых чохом объявляли «государственными изменниками», и при этом требовали уничтожить их имущество. Подобная атмосфера, насыщенная нетерпимостью и насилием, царила также в Сараево. «Власти предоставили план и список домов сербов, — писал Йован М. Йованович, — они назначили главарей шаек в каждом районе Сараево, она дала и оружие кому-то топор, кому-то кирку, кому-то кол, кому-то револьвер. Рано утром после Видова дня начали действовать шайки-четы, во главе которых два «четника» несли портрет императора и шли на разбой, выкрикивая: «Долой Сербию! Долой Сербию! Долой короля Петра!» Топоры стучали по воротам во дворы православных сербов, слышались треск и грохот разрушения, а также визги подвергшихся нападению перепуганных людей, женщин и детей…» [130]. Демонстрациям в Сараево предшествовали объявления, в которых содержались призывы расправиться с «мятежными элементами», чтобы горожане «смыли позор», легший на город [131]. Разгром и разграбление сербских магазинов сопровождались выкрикиванием антисербских лозунгов. Сербов называли «мятежными элементами», «бандитами», «убийцами». Клерикальная печать вела речь о «сербском заговоре» и призывала к линчу. «По требованию Собора объявлено чрезвычайное положение и введен полевой суд. Потиорек требовал от венских властей, чтобы закрыли все банковские и просветительские учреждения сербов. Все культурные сербские общества, чтобы ликвидировали церковно-образовательную автономию, чтобы Собор безотлагательно был распущен, чтобы армия все взяла в свои руки» [132].

Погромная атмосфера царила во время демонстраций и в других городах Боснии и Герцеговины, Хорватии. Клерикальные круги Словении также требовали, чтобы «тяжелый кулак словенского солдата… разбил череп того серба, в котором живет ненасытная мегаломания». В оглушительном шуме, который подняли сторонники войны и мести, трудно было услышать голоса тех, кто призывал к сдержанности. Гонения на сербское население, аресты, уничтожение имущества и запреты на политическую деятельность, начавшиеся до передачи ультиматума, с началом войны усилились. Подвергавшиеся преследованиям, арестам и гонениям сербы объявлялись лицами, «недостаточно лояльными», «представляющими угрозу для общественной безопасности», а критерии, по которым их признавали «сомнительными», были весьма растяжимыми и охватывали весь народ. Аресты и интернирования осуществляло специальное учреждение «по военному надзору». Настало время страха, отправки в тюрьмы и трудовые лагеря, мобилизации на фронт.