Мира Радоевич - Сербия в Великой войне 1914 – 1918 гг

На северо-западе от Ивлева… жители Завлаки показали восьмерых молодых человек, которые веревками были связаны друг с другом и штыками исколоты.

Пятью километрами далее, в Белой Церкви, выжившие сельчане, в отчаянии, которое никакими словами невозможно передать, хоронили четырнадцать невинных жертв кровожадности венгров. Эти четырнадцать девочек, из которых самая старшая еще не достигла шестнадцатилетнего возраста, были зарезаны и животы у них были распороты холодным оружием!

Можно было бы сказать, что катаклизмы обрушились на все края, в которых находились австро-венгерские войска. В Mачве, богатой области, которая напоминает нашу Нормандию, все села, утопающие в зелени и красиво раскинувшиеся по долинам, теперь уничтожены. Некоторые издали еще радуют взгляд, но когда человек приблизится к любому из них, он останавливается в оцепенении от ужаса и возникающих чувств. Повсюду австрийцы и венгры людей убивали, вырезали, повсюду насиловали женщин и девушек, повсюду грабили; повсюду жгли; повсюду опустошали, разоряли и уничтожали все, что не могли забрать, сжигая даже то, что уродило на полях!

Та область, которую называли Мачвой Передовой, теперь Мачва уничтоженная» [220].

И сам в ужасе, охваченный эмоциями, Анри Барбюс описал целый ряд преступлений, пытаясь хотя бы таким способом выразить человеческую солидарность с невинными жертвами.

«Возле Маова, B Евремовце, записал он, — в одном доме убиты две женщины и четверо малых детей.

В Богосавце в доме Николы Антича, обнаружены: его труп, труп его жены (20 лет), труп его снохи, трупы трех мальчиков (от 3 до 7 лет), девочки (около 3 лет) , а в другой комнате — изуродованный труп старика!

В другом доме — восемь зарезанных свалены в кучу: три женщины, двое мужчин и три маленьких мальчика .

Немного дальше в третьем доме, беременная женщина скорченная, разрезанная; и австрийцы из утробы вырвали зародыш, мальчика … (выделено в оригинале)».

По словам Анри Барбюса, народ был «потерявшим рассудок от ужаса и страха». Ведь австро-венгерские войска начали «свою уничтожительную работу уже с самого вступления в Сербию», применяя жестокость и «адские оргии». «Сколько раз я сам цепенел от ужаса, — подчеркивал он, — видя результаты убийственного пьянства, поджогов и садизма тех солдат, которые представляют большую страну, гордящуюся своей цивилизованностью! Австрия, большая и мощная нация, набросившись на малый народ, хотела одного — уничтожить Сербию, и намерилась делать это систематично, огнем и мечом, разрушая и сжигая города и села, а также истребляя, вырезая сербский народ» [221].

Американский журналист и писатель Джон Рид, хотя в Сербию приехал на несколько месяцев позднее. также везде наталкивался на доказательства и следы преступлений.

«Шабац являлся богатым и важным городом, писал он, в ошеломлении от картины, которую увидел, и в ужасе ат рассказов, которые услышал, пытаясь разобраться в увиденном, — Метрополией Мачвы, самого богатого края Сербии, центром развитой торговли фруктами, вином, шерстью и шелком. В городе насчитывалось две с половиной тысячи домов. Некоторые из них разрушены артиллерийскими снарядами, еще больше варварски сожжено, а все были взломаны и ограблены. Теперь пройди по улицам километры и километры: каждый дом разорен. Захватчики унесли белье, картины, детские игрушки, мебель, а то, что было слишком тяжелым или габаритным, чтобы унести, нарубили топорами. Они ставили своих лошадей в спальнях богатых домов. Книги личных библиотек валялись по полу в мусоре, без аккуратно оторванных переплетов. Этому подвергнуты были не отдельные дома, а каждый дом. И на это страшно было смотреть.

Во время первого вторжения многие жители Шабца оставались на местах надеясь, что будут в безопасности. Но солдаты набросились на город, как дикие звери, сжигая, грабя, насилуя. Мы видели опустошенную гостиницу «Европа» и почерневшую и обезображенную церковь, в которою было согнано три тысячи мужчин, женщин и детей. Там их без еды и воды продержали три дня, затем разделили на две группы — одну отправили в Австрию как военнопленных, а вторую погнали перед войсками, наступавшими в южном направлении на сербов. Это отнюдь не отвлеченный рассказ или истерическое обвинение, что нередко случалось во Франции и Бельгии; это факт, подтвержденный множеством свидетельств, которые под присягой дали сотни участников того ужасающего марша. Мы разговаривали с несколькими из них; одна — очень старая женщина, которую штыками заставили пешком идти перед войсками более пятидесяти пяти километров до Валева. Обувь у нее развалилась на ногах, и пятнадцать километров она шла босиком по каменистой дороге.

В уездной управе мы просмотрели сотни сообщений, заявлений и фотографий с именами, указаниями возраста, адресами жертв и описаниями деталей ужасов, которые чинили австрийцы. На одной фотографии, которая сделана в селе Лешницы, более ста женщин и детей цепями вместе связанных, а головы у них отрублены и свалены в кучу отдельно. В Кравице стариков, женщин и детей мучили, подвергая зверскому насилию, а затем изрубили. В Ерменовце пятьдесят человек было согнано в один погреб и заживо сожжено. Пять беззащитных городков сровнены с землей, сорок два села разрушены, а большая часть их жителей массово уничтожена. Тиф, который в страну принесли австрийские войска, еще неистовствовал в Шабце и по всему краю. А здесь не было ни врачей, ни больниц».

Взяв пример «со своих диких предков, гуннов», венгры, «когда отступали из Шабца, в декабре, собрали… во дворе аптеки Гачича, три сотни пленных в сражении сербских солдат, не спеша расстреляли их, а после этого ломали им шеи. Бельгия не может припомнить ужасов столь мрачных, как эти… Хладнокровные маньяки, их учинившие, утверждали, что горожане покрывали комитов, которые, по словам их офицеров, — это дикие бандиты, в которых надо стрелять, как только их заметишь. Но в этом крае не было комитов, их там вообще никогда не было. Вне городов австро-венгерские военные делали вид. что сербскую деревенскую национальную одежду приняли за комитскую униформу, поскольку все гражданское население — мужчины, женщины и дети носили такую одежду, то всех их зарезали. За убийство военнопленных и оправданий не требовалось.

В этом приятном городке, некогда процветавшем, теперь осталось менее двух от душ населения, которое влачило жалкое существование в своих разрушенных домах, даже еды не имея вдоволь. Мы шли без определенной цели по… опустевшим улицам, рядом с площадью, на которой когда-то проходили ярмарки всей северо-западной Сербии и на которую собирался народ из богатых горных долин и плодородных равнин, на сотни километров удаленных… И сегодня как раз день базарный. Несколько бедных женщин в лохмотьях стояло печально у корзины с завядшими овощами. На ступеньках разбитой уездной управы сидел парень, у которого венгерскими штыками были выколоты глаза…» [222]