Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

Однако эта фиванская твердыня, как свидетельствуют археологические данные (подтверждая сюжет Эпигонов), ок. 1270 г. до н. э. была разграблена, сожжена и заброшена. Гомеровский каталог ахейских кораблей, при всем его внимании к Беотии, не называет Фив, упоминая лишь Гипофивы — «поселение ниже Фив». Считалось, что именно в эту смутную пору, точнее, шестьдесят лет спустя после гибели Трои, и пришли сюда беотяне из Арны в Фессалии 23. По-видимому, они являли собой сложный культурный (а также, несомненно, этнический) сплав, который по обретении ими новой родины стал еще богаче благодаря бракам с коренными жителями. В итоге таковых смешений беотийское наречие в иных краях обнаруживало родство с аркадским (додорийским) диалектом, хотя более тесно оно было связано с фессалийским и эолийским диалектами, в то же время неся в себе некоторые западно-греческие (дорийские?) языковые вкрапления.

После этого притока беотян Фивы постепенно ожили (ап-сидальный фундамент местного храма Аполлона Исмения, возможно, относится к началу IX века до н. э. 24) и превратились в полис, хотя еще не настолько окрепли, чтобы подчинять себе окрестные города. К VIII веку до н. э. по соседству появится более десятка других независимых поселений, в том числе Орхомен, Коронея, Галиарт, Акрефия, Пла-тея, Танагра, Ороп и Феспии.

Последний из поименованных городов, располагавшийся у восточного подножья горы Геликон, был главным центром южной Беотии. Ему принадлежали две гавани на берегу Коринфского залива — Креуса и Сифы, — а также долина Муз на Геликоне и Аскра — городок или селение, находившееся, вероятно, поблизости от современной деревушки Панайя на геликонском склоне Аскра-Пиргос. Это скромное поселение — по преданию, основанное Эохом (сыном Посейдона и Аскры) и сыновьями Алоея — гигантами Отом и Эфиальтом (взгромоздившими Пелион на Оссу и первыми принесшими жертвы геликонским Музам), — впоследствии затмило своей славой все прочие беотийские города, потому что именно там, по его собственному свидетельству, родился поэт Гесиод.

Вероятно, Гесиод сложил свои поэмы — Труды и дни и Теогонию незадолго до 700 г. до н. э. 23Часто велись споры — раньше или позже обрели они свою историческую форму, чем Гомеровы Илиада и Одиссея. В целом хронологическое первенство принято оставлять за гомеровским эпосом, но главным образом на тех основаниях, что описанные там общественные формы представляются более древними, нежели те, что представлены у Гесиода. Однако подобный критерий едва ли можно счесть здравым: не говоря ух о том, что между гесиодовской Беотией и гомеровской Ионией пролегала бездна различий, — общественное устройство, обрисованное в Илиаде и Одиссее, вероятно, отражало положение дел, давным-давно канувшее в прошлое ко времени создания или завершения самих этих поэм, — да и в любом случае, слишком многое здесь было скорее вымыслом, нежели действительностью (Глава V, раздел 1). Таким образом, по-прежнему неясно, какая же из этих поэтических пар — гомеровская или гесиодовская — предшествовала другой.

Гесиод сообщает, что его отца — купца из Кимы в Эолиде (северо-запад Малой Азии) — бедность вынудила перебраться в Аскру. Там и родился его сын, а потом возделывал неподатливую землю на всхолмьях, отзываясь об этой местности (не вполне справедливо) как о «деревне нерадостной… Тягостной летом, зимою плохой, никогда не приятной» 26. После смерти отца раздел имущества между Гесиодом и его братом Персом (обстоятельство, в иных местах приводившее к переселению и колонизации) стал причиной длительных препирательств между обоими. Гесиод рассказывает о своем участии в поэтическом состязании в Халкиде (на Эвбее), на похоронах Амфидаманта, где он получил награду за исполненный гимн 27. О его смерти говорили разное: например, что он был убит в Энеоне, в Озольской Локриде 28. Могилу его показывали в Орхомене 29.

Поэмы Гесиода делают его родоначальником и главным представителем другой — негомеровской — крупной эпической традиции, которая зародилась не в Ионии, но в Балканской Греции. Но так как эпический язык связан с самим жанром сильнее, нежели с местом происхождения автора, его гекзаметрам присущ смешанный диалект, в целом напоминающий гомеровский, хотя и с вкраплениями отдельных «беотизмов». Коль скоро Гесиод (как и Гомер) жил в эпоху, когда письменность только-только входила в обычай, — то можно предположить, что, пользуясь стилем устной речи, он или сам записывал поэмы, или, что более вероятно, диктовал их писцам, тем самым как бы объединяя прошлое с будущим.

Невзирая на стилистические огрехи, его стих звучит порой поразительно величаво и мощно, а яркие описания отражают личностные качества поэта: здесь впервые в истории западной литературы человек говорит о самом себе — и своими собственными словами.

Труды и дни начинаются с обращения к Музам с просьбой восславить Зевса; затем следует примирительное увещевание к брату Персу, где говорится, что соревнование — благое дело, а вражда — дурное. Такова воля Зевса, или богов, что человек должен нелегким трудом добывать себе пропитание. Все беды приключились с человеком из-за любопытства Пандоры, первой женщины. Желая покарать людей за то, что они приняли дар Прометея — огонь, похищенный с небес, Зевс решил создать Пандору — лживое подобие богини, чья пагубная суть пряталась за соблазнительным внешним обличьем.

Аргоубийца ж, вожатай, вложил после этого в грудь ей

Льстивые речи, обманы и лживую, хитрую душу.

…хлебоядным мужам на погибель 30.

Став женой Эпиметея, Прометеева брата, она вопреки запрету открыла сосуд, где хранились все невзгоды, — надо полагать, это метафора для плотского акта; но далее эта метафора меняется: когда крышка захлопывается, на дне сосуда остается только Надежда.

Гесиод перелагал здесь древнейшие бранные и суеверные народные басни о женщинах, косвенно заимствованные из Египта. Подобные истории рассказывали о различных напастях и ловушках, чинимых женским родом — ловким, хитрым и коварным, но вместе с тем совершенно необходимым мужскому роду. Сделав такой упор на эту тему, Гесиод немало способствовал зарождению и распространению женоненавистнических настроений, занявших весьма прочное место в греческой психологии и истории. Жена — это трутень, подтачивающий жизнь мужа — причем не только в половом отношении, но и в бытовом (потому что со всеми ее домашними заботами вполне бы справился и раб), а иного проку от нее нет. Поэтому ее проникновение в мир смертных означает всю двойственную природу человеческого существования, которым боги управляют с помощью хитрости, перемешивая блага с бедами. Подобно ветхозаветной Книге Иова, миф о Пандоре трактует классическую проблему зла, пытаясь объяснить, отчего людям выпадает столько страданий в мире, подвластном, как предполагается, благосклонному Зевсу. Только здесь объяснение дается совсем иное: оказывается, во всем повинна женщина.