Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

Это священное место стало одним из ценнейших достояний Фрасибула, который ок. 600 г. до н. э. установил в Милете свою самодержавную власть и превратил диктаторское правление в подлинное изящное искусство. Он завел дружбу с Периандром, тираном Коринфа. (Рассказывали, будто Фра-сибул посоветовал ему, прибегнув к притче, «сбивать самые высокие колосья», — хотя, по другой версии, он сам получил такой совет от Периандра.) 30

Кроме того, союзником Фрасибула был и египетский фараон Нехо II, принесший посвятительный дар в Дидимы. Но милетскому диктатору пришлось долгое время защищать свой город от другого восточного государства — Лидии. Основатель Лидийского царства Гиг раньше уже нападал на Милет, но он же невольно сослужил ему службу, сокрушив Колофон — город, соперничавший с Милетом и прежде являвшийся сильнейшей державой Ионии 31. Ардис и Садиатт — позднейшие лидийские цари — относились к Милету не менее враждебно. Вот и теперь Фрасибулу выпало двенадцать лет кряду терпеть истребление посевов, пока Алиатт, очередной лидийский монарх, осаждал стены Милета. Но милетяне были достаточно богаты и сильны, чтобы выжить; в конце концов они заключили мир с лидийским владыкой, и в их отношениях воцарилось спокойствие.

В эту пору Милет уже вполне мог считаться могущественнейшим полисом. Вероятно, именно через него в греческие земли проник обычай чеканить деньги, так как вполне возможно, что приписываемые этому городу монеты из электра (бледного золота) с изображением льва с повернутой назад головой были древнейшими из всех греческих монет. Они выпускались со времен Фрасибула и были созданы по образцу самых ранних в мире монет, которые незадолго до этого лидийцы стали чеканить в своей столице, Сардах (Приложение 1). Очевидно, милетский весовой стандарт основывался на старом «эвбейском» медном таланте, занесенном сюда ионийцами и эолийцами в ходе переселений; 3600 новых серебряных сиклей, или сиглов (σιγλοι), составляли один талант.

Однако общественные разногласия привели к падению Фрасибулова правления, и заново вспыхнули старые усобицы, которым было суждено раздирать город на протяжении жизни двух поколений. Не считая двух рецидивов тирании при Фо-анте и Дамасеноре, враждующие лагеря возглавляли крайние политические противники: «Вечные моряки», или партия Богатства (Πλούτος), и партия Кулачного боя (Χεφομαχια), или Труда. Для разрешения спора милетяне обратились к парос-цам в качестве третейских судей, и те высказались за компромисс — умеренно олигархическое правительство. Но вскоре оказалось, что это правительство не в силах противостоять лидийскому царю Крезу, фактически подчинившему себе Милет (560–546 гг. до н. э.). Однако и под властью этого монарха Милет по-прежнему пользовался привилегированным положением: Крез приносил дары в Дидимы и, возможно, даже помогал восстанавливать храм. Такое дружелюбие говорило о том, что Милет, переживавший небывалый расцвет, каким-то чудом избежал гнетущего лидийского засилья. Тем не менее он отказался заключить с Крезом официальный союз, — будто бы по совету своего славного гражданина Фалеса.

Фалес был мыслителем, которого позднее назвали первым из философов-досократиков; его же обычно чтили как основателя науки о природе (будущей «физики»). Поэтому он был причислен к «семи мудрецам». Но Фалес не оставил никаких сочинений, и если не считать обширных анекдотических материалов, о его жизни и учении мало что известно. Род его возводили к финикийцам; возможно, это говорит о том, что его предки явились из беотийских Фив, где в эпоху бронзы, по преданию, правила династия финикийца Кадма (считалось, что среди ранних переселенцев-ионийцев были и «кад-мейцы»). Однако имя Фалесова отца — Эксамий — имеет карийское происхождение. Скорее всего, у его семьи были I смешанные предки; при этом утверждали, что Фалес принадлежал к знатному греческому роду Фелидов.

Рассказывали, что он изрядно разбогател, предугадав большой урожай оливок и загодя скупив все маслодавильни в I Милете. Фалесу приписывалась и необычайная мудрость в государственных делах: передавали, что он убеждал ионийские города объединиться и учредить союзную столицу с единым булевтерием в Теосе. Но его совету не вняли, так что впоследствии ионийские полисы не сумели сплотиться и отстоять свою независимость.

Рассказ о путешествии Фалеса в Египет, даже если недостоверен, то вполне правдоподобен: ведь в этой стране ежегодные разливы Нила, оставлявшие плодоносный ил, стимулировали научные поиски, — а милетянам, как мы уже говорили, принадлежала немалая доля торговли в Навкратисе. Ряд историй, связанных с именем Фалеса, свидетельствует о его интересе к Египту. Однако предположение, будто именно он первым занес из этой страны в Грецию геометрию — всего лишь неоправданный вывод из того обстоятельства, что Фалес — самый ранний из известных нам греческих геометров. При этом утверждение о том, что именно он разработал аксиоматическую геометрию, отдает явным анахронизмом, так как его привлекали главным образом вопросы измерения (считалось, что он вычислил высоту пирамиды по ее тени).

Практические познания Фалеса в астрономии вызывали восхищение его младшего современника Ксенофана, хотя не следует доверять мнению, что Фалес предсказал солнечное затмение (в 585 г. до н. э.), — и даже если такое произошло, это была лишь удачная догадка, вероятно, основанная на вавилонских записях в Сардах. Его интерес к астрономии, как и к геометрии, объяснялся довольно приземленными нуждами — в частности, стремлением установить ориентиры для мореплавателей. Говорили также, что Фалес открыл времена года.

Что касается Фалесовой космогонии (учения о первопричинах мира), то представляется разумным принять точку зрения, изложенную Аристотелем, а именно — что Фалес считал тем, из чего все происходит (и во что все должно обратиться), воду 32, видя в ней первооснову всего сущего, ибо вода пребывает повсюду и проникает во все 33. Несмотря на явную произвольность такого суждения и на его обусловленность ненаучными ближневосточными представлениями о том, будто Земля плавает по морю (подобные учения существовали, например, в Вавилонии; но, быть может, здесь сказалось влияние некоего подлинного египетского источника), — сама простота Фалесова убеждения (вопреки видимости), что в физическом мире должно быть некое связующее начало, ознаменовала отказ от чрезмерно сложных раннегреческих космогоний — например, Гесиодовой (Глава IV, раздел 4), и прорыв к новой, плодотворной эпохе в греческой мысли.

Общие понятия в ходе развития языка появляются последними, но Фалес уже разглядел их, начал задавать о них вопросы и искать разумных ответов на эти вопросы. Иными словами, при том, что его интерес носил прикладной характер, он был способен стремиться к познанию как таковому, сопрягая отвлеченные рассуждения со зрительными и умственными наблюдениями. Кроме того, утверждение Фалеса о том, что, раз первостихия воды вечна и божественна, то «все полно богов» 34, — отнюдь не было таким богословским и ненаучным, как казалось, ибо это утверждение открывало совершенно новый путь: оно подразумевало, что никакого различия между естественным и сверхъестественным в действительности не существует. Если следовать такому ходу мысли (развив ее чуть дальше), то можно сказать, что немифологическое, безличное толкование мира уже начало проникать в сферу возможного. А лежавший в основе этого толкования монизм впервые позволил прийти к выводу, что совокупность вещей составляет космос (κόσμος) — упорядоченную систему, которой управляют постижимые законы.