Игорь Бунич - Влекомые Роком. Невероятная победа

Вскоре после этого Холмс признал, что «потерял их след». Шли дни, но никакой новой информации о местонахождении японских авианосцев не было. Капитан 3 ранга Эдвард Лайтон, офицер разведки при штабе Тихоокеанского флота США, сообщил об этом 2 декабря адмиралу Киммелю. Если это возмутило командующего флотом, то он не подал вида, а шутливо спросил:

— Возможно, они сейчас обходят Брильянтовую Гору, а вы об этом не знаете?

— Я надеюсь, что мы скоро их обнаружим, сэр, — уверенно ответил Лайтон.

В нескольких милях от них, в Гонолулу, японский генеральный консул Кита получил очередную радиограмму из Токио: «Принимая во внимание сложившуюся обстановку, крайне важной является информация о наличии в гавани линейных кораблей, авианосцев и крейсеров… Ежедневно сообщайте мне, какие корабли и как стоят в каждом подрайоне: на бочках, на якоре, на швартовах у причалов. Подняты ли над базой аэростаты воздушного заграждения? Есть ли какие-нибудь признаки, что это будет сделано? Установлены ли на кораблях противоторпедные сети?»

Это сообщение было перехвачено на Гавайях и переслано шифровальщикам в Вашингтон. У любого, кто прочёл бы этот документ, не осталось бы ни малейшего сомнения, что на Перл-Харбор готовится нападение. Но поскольку это сообщение касалось Гавайских островов и не было «дипломатическим», дешифровка и перевод его были отложены.

Еще один важнейший перехват, который постигла та же судьба, о разделе гавани Перл-Харбора на подрайоны дожидался обработки с сентября и наконец был расшифрован и переведен. Однако, начальник Военной разведки бригадный генерал Шерман Майлс решил, что это «флотские дела», и армии они не касаются. Документ был отослан в военно-морскую разведку, где капитан 3 ранга Элвин Крэмер, руководитель Переводного бюро, пометил его грифом «Интересно», а не «Важно» или «Срочно». Крэмер посчитал, что это не более, чем попытка «какой-то части японской дипломатической службы упростить процедуру связи».

Бернард Барух, неофициальный советник президента Рузвельта и друг английского премьера Черчилля, беседовал в номере Вашингтонского отеля с Раулем Десвернайном, адвокатом, представляющим концерн Мицуи. Адвокат поведал Баруху, что специальный японский посланник Сабуро Курусу хочет передать сообщение непосредственно президенту Рузвельту, минуя госсекретаря Хэлла. Может ли Барух чем-нибудь помочь в этом деле?

Барух передал просьбу генерал-майору Эдвину Ватсону, одному из секретарей Президента. Ватсон вскоре позвонил Баруху и сказал, что Президент отказывается встречаться с Курусу без Хэлла, но не возражает, чтобы Барух ознакомился с содержанием сообщения и доложил об этом ему.

На следующий день, 3 декабря, Барух встретился в номере отеля «Мэйфлауэр» с Десвернайном и Курусу. Японский посол поклялся, что он, японский народ и Император — все хотят мира, но военные лидеры, «имея по заряженному револьверу в каждой руке, явно хотят пострелять».

Войны можно будет избежать, если он, Курусу, побеседует с Рузвельтом без «злобного, враждебного и ненадежного» Хэлла. Он скажет Президенту, что сможет осадить японских милитаристов, обратившись непосредственно и лично к Императору, который затем попросит Рузвельта стать посредником в достижении соглашения между Японией и Китаем. Очень важно, заметил Курусу, чтобы процесс переговоров не прерывался, и было бы очень хорошо, если бы Рузвельт направил в Японию своего личного представителя, скажем, Гарри Гопкинса.

Хотя Барух сомневался, что это предложение найдет отклик у Президента, он обещал передать его в Белый дом.

Еще один «эмиссар мира», доктор Стенли Джонс, известный миссионер методисткой церкви, также пытался представить похожие предложения президенту Рузвельту. Он позвонил секретарю Рузвельта Мервину Макинтайру, попросив устроить ему встречу с Рузвельтом по вопросу, который он, Джонс, «не может поверить бумаге». Это был план, инспирированный Хиденари Терсаки, сотрудником японского посольства, предлагавший предотвратить войну отправкой личного послания президента Рузвельта Императору Японии.

Макинтайр велел Джонсу быть через двадцать минут у Восточных ворот Белого дома, где его проведут через тайный ход к Президенту без необходимости прорываться через «частокол репортеров».

Рузвельт сообщил Джонсу, что уже раздумывал над личным посланием к Императору.

— Но я не решаюсь это сделать, — признался Президент, — чтобы не повредить японским послам здесь, в Вашингтоне, если я через их голову обращусь непосредственно к Императору.

— Это как раз то, о чем я хотел поговорить, — оживился Джонс. — Эта идея «личного послания» принадлежит японским послам Номура и Курусу, которые сами попросили меня предложить вам отправить такое послание. Но они также просили не сообщать об этом. Если узнают, что это они предложили отправить послание Императору через голову японского правительства, их собственные головы могут скатиться с плеч.

— Хорошо, — согласился Рузвельт, — это рассеивает мои сомнения. Я сделаю это.

Джонс предупредил, что подобное послание должно быть отправлено не через министерство иностранных дел в Японии, а непосредственно Императору. В противном случае оно никогда до Императора не дойдет.

— Я не знаю всей механики дел, но именно так меня предупредили послы.

— Я обдумаю способ, — заметил Рузвельт. — Но сами понимаете, что я не могу явиться на телеграф и сказать, что хочу отправить послание Президента Соединенных Штатов Императору Японии. Я, пожалуй, пошлю его Грю, а он уже вручит послание Его Величеству. Если через двадцать четыре часа после этого не будет никакой реакции, я передам текст послания в газеты и заставлю японцев как-то на него ответить.

Уходя, Джонс попросил Рузвельта никак не упоминать имя Терасаки, которому принадлежала идея «личного послания». Рузвельт пообещал. Личное послание Президента Императору, вероятно, было бы отправлено в тот же день, если бы не Хэлл. Госсекретарь напомнил Рузвельту, что японский Император не более, чем марионетка, находящаяся под каблуком кабинета Тодзио, и послание, отправленное Императору через голову Тодзио, не только вызовет его негодование, но будет рассматриваться как признак слабости.

Подозрения Хэлла основывались на очередном радиоперехвате послания из Токио, направленного в японское посольство на Массачусетс Авеню. В нем. приказывалось уничтожить все шифры кроме трех, а также — одну из двух шифровальных машин. Офицер американской разведки, отправленный в посольство, обнаружил, что японские дипломаты жгут на заднем дворе кипы бумаг. По мнению шефа Военной разведки Шермана Майлса и начальника его Дальневосточного отдела полковника Руфуса Брэттона, подобное происходит только накануне разрыва дипломатических отношений в связи с неизбежностью войны.