Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Итак, жидкости постепенно уходят, так же как и планеты. Унифицирующие теории космических и гуморальных соответствий уже лишились своего места, когда пробил час анатомии, когда «разрешение» (анализ) и механицизм породили теорию волокон, которая явилась результатом длительного цикла развития, приведшего к эпистемологической победе принципа фрагментации. На протяжении почти двух сотен лет анатомия, будучи ориентирована на выделение частей тела посредством лабораторных исследований и препарирования мертвой материи, наделяла эти сегменты самостоятельным смыслом, образуя из них некую последовательность проявлений, дающих в итоге общее объяснение. Если бы в каждой частице плоти не бился пульс вселенной, если бы в любом кусочке ткани, благодаря гуморам, не происходило обращение общей телесной субстанции, то это был бы всего лишь инертный, в буквальном смысле незначительный предмет. Сирота. Вплоть до того момента, когда механистический подход даст ему новый статус, превратив в деталь, в шестеренку того устройства, которое делает механизм основной метафорой живого.

Рой Портер, Жорж Вигарелло

Прежнее понимание болезни во многом зависело от интуитивных ориентиров, заметную роль среди которых играли распространенные в народной культуре представления о теле. С этими представлениями боролись научные теории от Ренессанса до XVIII века, противостояние им изменило понимание больного тела и, в более широком смысле, научное представление о теле.

Конечно, тут нельзя забывать о социальных и культурных разрывах. Представление о болезни меняется в зависимости от среды: так, в эпоху Ренессанса меланхолия признавалась модным недугом среди высших кругов, но те же симптомы (сейчас мы назвали бы этот комплекс депрессией) у бедняка навлекали на него обвинения в неловкости и тяжелом нраве. Определенную роль играла и половая принадлежность: проявления того, что в 1800–х годах в женском случае называлось «истерией», в мужском диагностировалось как «ипохондрия». Наконец, не менее важно и то, что болезнь могла по–разному восприниматься пациентами и их врачами. Для недужных это был личный опыт, тогда как медики — особенно те, кто руководствовался научными интересами или обладал институциональной властью, — прежде всего обращали внимание на объективные данные, поскольку именно на них основаны диагностика и прогнозирование.

Сегодняшняя медицина безоговорочно вписала «болезнь» в рамки научной парадигмы. Однако интуитивные представления и верования преобладали на протяжении длительной эпохи. Поэтому необходимо изучать то, как изменялось отношение к болезни и заботе о здоровье, что происходило со страхом болезни, со стратегиями взаимодействия со страданиями и способами лечения, с попытками прояснить (личный, нравственный, религиозный) смысл болезни. Необходимо отдавать себе отчет и в том, что эти отношения структурировались более общими интересами и сознанием различий — среди которых не последнее место занимают социальные и половые — на всем протяжении перехода от традиционного мышления к научному, от устной культуры к письменной, от религиозной картины мира к светской. Кроме того, следует помнить, что болезнь представляет собой объективный биологический феномен и одновременно личное состояние и способ существования.

На протяжении двух тысячелетий понимание здоровья и болезни среди врачей, образованной элиты и более широких социальных групп определялось представлением о теле, унаследованным от греческой философии и медицины. Речь, конечно, о теории гуморов, которая присутствует в гиппократовских сочинениях (V — начало IV века до н. э.) и у Галена (II век). Она затрагивает представления о субстанциях, о внешности, о процессах, происходящих внутри тела. Эта теория — порождение научного мышления древних греков, чувствительного к регулярным сезонным изменениям природного мира, к ритму течения болезни, наблюдаемому у постели пациента. Но у греков не было практически ни малейшего представления о процессах, имеющих место внутри тела, будь они физиологическими или патологическими: ни традиция, ни «логика» не диктовала им необходимость аутопсии.

Телесное существование в целом виделось греческой медицине приблизительно таким же, каким оно позже предстает в народной культуре: для нее важны естественные ритмы развития и изменения, а также содержащиеся под кожей жидкости; этими факторами определяется баланс между болезнью и здоровьем. В классическом варианте в качестве определяющих элементов витальности выступают кровь, желчь (или желтая желчь), флегма и меланхолия (или черная желчь). Святой Иоанн Златоуст пишет, что «тело наше, этот сокращенный и малый [мир], состоит из четырех стихий: теплой — именно крови, сухой — желчи желтоватой, влажной — слизи и холодной — желчи черной» [923] Св. Иоанн Златоуст. Беседа к Антиохийскому народу о статуях (X, 2) // Иоанн Златоуст. Полное собрание сочинений: в 12 т. Т. 2. Кн. 1. М.: Православная книга, 1991. С. 59. . Каждый гумор исполняет свою функцию и позволяет поддерживать в теле жизнь. Кровь — жизненный сок: когда она потоком льется из тела, то вместе с ней уходит и жизнь. Желчь — желудочный сок, необходимый для питания. Флегма — широкая категория, под которую подпадают все бесцветные выделения, — выступает в качестве смазочного материала и охладителя. Заметная в таких субстанциях, как пот и слезы, она становится более очевидной в моменты ее избытка — во время простуд и лихорадок, когда она исходит из носа и рта. Четвертый телесный сок, черная желчь, более проблематичен. Его почти никогда не обнаруживают в чистом состоянии; на него возлагается ответственность за замутнение других жидкостей — скажем, как в те моменты, когда кровь, кожа или экскременты приобретают темный оттенок. Все эти основополагающие критерии остаются актуальными в медицине XVI–XVII веков.

Нет ничего странного в том, что «состояние» телесных соков служит показателем «состояния» тела. Ведь жизнь тоже «течет», поэтому жидкости и витальность относятся к одному смысловому порядку. Малейшее повреждение или рана приводит к появлению жидкостей, в то время как твердые части остаются скрытыми. Кроме того, можно наблюдать, как жидкие субстанции — пища, питье, снадобья — поступают в тело и покидают его, превратившись во флегму, слюну, пот, мочу и испражнения. А вот твердые части невозможно «уловить». Отсюда противопоставление тайного и зримого: вход и выход жидкостей, равно как и их преображение, становятся нитью Ариадны в лабиринте внутренних органов. В эпоху Ренессанса медики часто использовали в диагностических целях мочу, откуда и их прозвище «мочепророки».