Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Одним из главных преемников ван Гельмонта стал Франц де ла Боэ (Франсуа Дюбуа, Франциск Сильвий). Будучи сторонником теории Уильяма Гарвея, Сильвий, тогда преподаватель Лейденского университета, настаивал на важном значении кровообращения с точки зрения общей физиологии [960] Sylvius. Opera omnia, sex tomis comprehensa. Anvers; Paris, 1714. . Он осуждал идеи ван Гельмонта за избыточный эзотеризм и старался заменить «его» ферменты и газы телесными процессами, сочетая химический анализ с теорией кровообращения. Еще в большей степени, чем Ван Гельмонт, Сильвий концентрировал внимание на пищеварении, утверждая, что процесс брожения происходит во рту, в сердце — где переваривающий огонь поддерживается за счет химических реакций — и в крови, распространяющей его по костям, сухожилиям и плоти.

К 1700–м годам прогресс в сфере общей анатомии и постгарвеевской физиологии заставляет ученых мечтать о научном понимании устройства и функций тела, достижимом при помощи таких новых и престижных дисциплин, как механика и математика. В течение следующего столетия научная медицина, без сомнения, смогла достичь некоторых из поставленных целей, но испытала и ряд провалов.

На протяжении XVIII столетия — века Просвещения — исследования по общей анатомии (костей, суставов, мышц, волокон и пр.) идут по направлениям, намеченным Везалием и его последователями. Появляется множество великолепных анатомических атласов, демонстрирующих высокое мастерство художников и достижения полиграфии, сочетающих прекрасное с полезным.

Продолжается пристальное изучение отдельных органов, подстегиваемое завороженным интересом (свидетельством тому Мальпиги и другие пропагандисты «новой науки») к таким изобретениям, как сильфоны, спринцовки, шланги и клапаны, и прочим приспособлениям и механизмам. Анатомы стремились выявить соотношение между формой и функцией, присущее малым (порой микроскопическим) структурам, исходя из представления об организме как системе сосудов, труб и жидкостей. Таким образом, законы механики служили основой для анатомических исследований, подтверждая влияние нового технического воображения на репрезентации тела.

Один из крупнейших ученых той эпохи, голландский анатом Герман Бургаве (1668–1738), выдвинул гипотезу, согласно которой действие физических систем распространяется на все тело, понимаемое как комплексное, сбалансированное целое, в котором давление и течение жидкостей уравновешивают друг друга и все они находят положенный им уровень [961] Boerhaave H. Institutiones medicae, in usus annuae exercitationis domesticos digestae ab Hermanno Boerhaave. Ultima editio, prioribus longe auctior & accuratior. Paris, 1747. . Отказавшись от более ранних часовых моделей декартовского образца, которые он считал слишком примитивными, Бургаве рассматривал тело как систему сосудов и труб, по которым идут телесные жидкости, обеспечивая их контакт и регулировку. Здоровье объяснялось движением телесных соков по сосудистой системе, болезнь — его затрудненностью или застоем. Это все та же старая идея равновесия гуморов, но облаченная в новые механистические и гидростатические термины.

Однако нет оснований считать, что увлечение Бургаве и других ученых телесной механикой привело медицину к агрессивному редукционизму или материализму. По–прежнему оставалось само собой разумеющимся убеждение, что все человеческие существа обладают душой. Более того, Бургаве полагал, что рассмотрение вопросов, связанных с жизненной эссенцией или с нематериальной душой, неуместно в обыденном медицинском контексте. Исследование души — дело священников и метафизиков, медицина должна изучать вторичные, а не первичные причины, отвечать на вопрос «каким образом», но не «почему» или «с какой целью».

Помимо этого, растущий престиж физических наук пробудил желание измерить работу телесной механики. Одним из первопроходцев в этой сфере был Санторио Санторио: он много времени проводил на огромных весах, осуществляя сложные расчеты, куда входили показатели его собственного веса, количество съеденной пищи и испражнений; помимо прочего, он предполагал измерить потерю веса, обусловленную «невидимым испарением» [962] Santorio S. De medicina statica aphorismi. Venise, 1614. . Друг Галилея, он изобрел приборы для измерения влажности, температуры, ритма пульса. Так был дан толчок новой традиции, подхваченной в начале XVIII века, когда немецкий ученый Габриэль Фаренгейт изобрел термометр сперва на основе спирта, а несколько лет спустя — ртути, с той температурной шкалой, которая до сих пор носит его имя [963] Fahrenheit G.D. Abhandlungen iiber Thermometrie, von Fahrenheit, Réaumur, Celsius (1724, 1730–1733, 1742). Leipzig, 1894. . Приблизительно в то же время англичанин Джон Флойер изобрел часы, позволявшие точно считать частоту пульса [964] См.: Floyer J. A Treatise of the Asthma, divided into four parts. London, 1717. .

Один из самых смелых физиологов–экспериментаторов XVIII столетия — теддингтонский викарий Стивен Гейле. Изучая кровообращение, он проводил «гемодинамические» опыты, которые со всеми «кровавыми» подробностями представлены в его «Опыте по статике» (1731–1733) [965] Hales S. Statical Essays, Containing Haemastaticks, or an Account of Some Hydraulick and Hydrostatical Experiments Made on the Blood and Blood–vessels of Animals. London, 1731 – 1733. . Вставляя тонкие медные трубки в шейную вену и в сонную артерию животных, Гейле пришел к выводу, что на состояние организма больше влияет изменение артериального давления (измеряемого по высоте столба), нежели венозного. Благодаря этим опытам, позволившим измерять кровяное давление, работу сердца и скорость кровяного потока, преподобный Гейле существенно продвинул представления о физиологии кровообращения. Неутомимый экспериментатор над животными, пастор, разделяя декартовский интерес к рефлекторным действиям, отрезал лягушкам головы, а затем защемлял их кожу, чтобы вызвать непроизвольную реакцию. Так, к «гидростатическому» представлению о теле добавляется «реактивное». На первый план выходят нервы, заслоняя собой гуморы.

Некоторые аспекты ньютоновской натурфилософии подталкивали ученых к отказу от слишком механистических представлений о теле, к постановке более широких проблем, касающихся свойств жизни. Что означало возращение к спорам по таким древним сюжетам, как учение о душе. Особый интерес в связи с этим представляют работы Георга Эрнста Шталя (1660–1734) [966] Stahl G.E. Conspectus medicinae theoretico–practicae. Halle, 1718. , основателя влиятельной прусской школы медицины и сторонника антимеханистических взглядов классической эпохи. По его мнению, человеческие поступки направлены на цели, которые нельзя исчерпывающе объяснить цепью механических реакций на манер эффекта домино или бильярдных шаров. «Целое» всегда больше совокупности частей. Целенаправленность человеческих действий предполагает присутствие души, понимаемой как главенствующая, постоянно вмешивающаяся сила, как квинтэссенция организма. В большей степени, чем картезианский «фантом», обитающий внутри «механизма» (который в нем присутствует, но не является его частью), шталевская anima (душа) — активный носитель сознания и физиологический регулятор, хранитель и защитник от болезней. Действительно, Шталь считает болезнь сбоем жизненных функций, спровоцированным недугами души. Строго говоря, тело направляется бессмертным духом. Душа действует напрямую, то есть без участия ферментов ван Гельмонта или других осязаемых медиаторов, поэтому ни общая анатомия, ни химия, по сути, не обладают значимым объяснительным потенциалом: для того чтобы понять работу тела, надо понять, что такое душа и что такое жизнь. Фридрих Гоффман, молодой коллега Шталя по Галльскому университету, более благожелательно относился к новым механистическим теориям тела. В своих «Основаниях физиологии» (1718) [967] Hoffmann F. Fundamenta physiologiae. Halle, 1718. он пишет, что «медицина — искусство правильного использования физико–химических принципов ради сохранения здоровья человека, а в случае утраты оного — его восстановления».