Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

«Воробьев стал превосходным военным журналистом, точным, оперативным, мужественным в выполнении своего журналистского долга и хорошо знающим войну, особенно ее передний край… Воробьев знает о войне наверняка гораздо больше многих из нас, казалось бы, тоже прошедших войну от начала до конца. Он знает, что происходит на переднем крае и вблизи него — в роте, в батальоне, на артиллерийских позициях, на наблюдательных пунктах. Это неизменно чувствуешь, читая его военные вещи: все подробности солдатского быта и все его трудности — разные в разные времена года; все нехватки этого быта и все его скромные мимолетные радости. Он точно знает, как именно организуется переправа так называемыми подручными средствами, и как перебрасывается штурмовой мостик, и как наводится вслед за ним временный. И что такое «пятачок» на том берегу, и как туда тянут связь, и как эвакуируется с передовой раненый солдат, и что такое доставить на «передок» горячую пищу. Он помнит, каких физических усилий стоит иногда десантнику не только влезть на танк, но и спрыгнуть с танка, и множество других вещей, без которых достоверно написать все, что происходит на переднем крае войны, почти невозможно».

Иметь такого корреспондента, пусть даже нештатного, какая бы редакция не хотела!

Узнав, что он собирается выехать в район Курской дуги, пригласили его и условились, что пришлет нам из этого района свои очерки. А пока суд да дело, я спросил Воробьева, нет ли у него чего готовенького. Оказалось — есть, и он вручил мне свой очерк «Самый последний немец». Название, можно сказать, загадочное.

При нем же прочитал. Понравилось. Я сказал Воробьеву:

— Завтра увидите очерк в газете. Будем считать, что это «залог» вашего постоякного сотрудничества в «Красной звезде»…

Историю, рассказанную в очерке, Воробьев услыхал в одной из рот, когда побывал под Лудиной Горой. Красноармеец Манжуркн Увар Иванович получил из освобожденного воронежского села письмо. Жена написала ему:

— Посылаем тебе, Увар Иванович, карточку того рыжего фрица Рихарда, что напоследок стоял у нас на квартире. Измывался он над семейством, как мог, переловил всю птицу, разорил ульи, унес самовар, тулуп твой, валенки и другую одежду. Также приставал к Фросе и начал давать волю рукам, а он здоровенный и ростом не уступит дяде Панкрату; так пришлось Фросе совсем к тетке переселиться и там в погребе прятаться от чужих глаз. А когда подошли наши, Рихард бежал со всех ног и даже портфелю свою бросил с письмами и карточками. Письма я отдала лейтенанту, а снимок сберегла для тебя. Если где встретишь этого фрица Рихарда, то ты уж с ним, Увар Иванович, за все посчитайся — за самовар, за валенки, за нахальство его, бесстыжие выходки и до смерти накажи обидчика».

Днем того же дня повозочный Манжурин пришел к командиру роты:

— Навоевался я в хозяйственном взводе, хватит. Окажите пособие — переведите в стрелки. А то год на войне, а живого немца не видел, какой он есть.

Стал Манжурин рядовым стрелком. И в бою, и после каждого боя искал по той фотокарточке «своего» немца. И не находил. Ротные весельчаки уже стали поддразнивать его и зубоскалить:

— Ну как, нашел своего рыжего обидчика?

Но вскоре произошло событие, которое все изменило. После боя у Сухого Ручья наши вошли в деревню, и там их глазам предстала картина немецких зверств. У ворот крайней хаты Увар Иванович увидел растерзанные трупы парня и девушки. Брат и сестра прятались в овине, не хотели идти на немецкую каторгу. Немцы их вытащили из овина. Парня тут же убили, а над девушкой, так похожей на его Фросю, поглумились, а потом тоже убили.

Узнал солдат, что немец-убийца лежит казненный у колодца, сразу же спросил:

— Какой он из себя? Здоровенный такой, рыжий?

— Нет, батюшка. Тот злодей чернявый и весь из себя плюгавый.

А вечером, когда бой отгремел и рота была оставлена в деревне на суточный отдых, друзья, посмеиваясь, снова спросили:

— Ну как, Увар Иванович, догнал немца с самоваром?

И ответил Манжурин:

— Нет… Я того немца больше не ищу. Даже карточку его спалил на костре. Мой немец — другой…

— Какой еще другой? — спросили его.

— А вернее всего, тот немец, который будет самым последним на нашей земле…

12 июля.Вчера ненадолго прибыл с Брянского фронта Николай Денисов и сказал, что, наверное, завтра войска фронта переходят в наступление. Туда, мол, перебрался и маршал Жуков. Правда, вначале я усомнился. Я знал решение Ставки о том, что наши войска должны перейти в наступление в этом районе лишь тогда, когда враг будет измотан и обескровлен. А между тем на орловско-курском и белгородском направлениях оборонительные бои продолжаются. Но все-таки подумал, что зря Жуков не поедет: там, где он, нужно ждать важных событий. Заехал в Генштаб, и здесь подтвердили, что Брянский фронт с участием войск Западного фронта завтра переходит в наступление и что Жуков действительно там.

Подписав полосы в печать, я уселся в машину и с моим почти постоянным спутником фоторепортером Виктором Теминым умчался на Брянский фронт.

Утром уже был на КП фронта. Но там никого из начальства не нашел. Все, сказали мне, на НП. Сразу же туда. На высотке увидел блиндажи, замаскированные кустарником, а впереди — совсем не замаскированное начальство: командующий фронтом генерал М. М. Попов, член Военного совета Л. 3. Мехлис, рядом с ними — Г. К. Жуков. Тут же командующий артиллерией Красной Армии Н. Н. Воронов, командующий Военно-Воздушными Силами А. А. Новиков, командующий авиацией дальнего действия А. Е. Голованов, словом, почти вся военная верхушка, военачальники, с которыми мне не раз приходилось встречаться в Москве и на фронтах. Жуков улыбнулся, но на этот раз я не услышал от него той реплики, с которой он встретил меня в сентябре прошлого года в Сталинграде: «Как сюда редактор забрался?»

Как я ни торопился, к началу наступления все-таки опоздал. Войска уже прорвали оборону противника и двинулись вперед. Слышен был лишь, правда не столь уж далекий, грохот артилле-рийских орудий. Лишь одно мне было непонятно, да и не только мне. Впереди нас на открытой полянке метрах в 600–700 у проволочных заграждений стояло в безмолвии с десяток наших танков. Почему они здесь? Этот недоуменный вопрос задавал себе не я один. Вдруг Мехлис вызвал свой «виллис», стоявший у деревенской хаты рядом с блиндажами, сел в него и направился к тем танкам. Я успел подумать: дело ли это члена Военного совета фронта? Но натуру Мехлиса я знал хорошо, а потому вызвал свой «виллис», и мы вместе с Теминым догнали Мехлиса. Не доезжая до проволочных заграждений, попали под артиллерийский обстрел и вынуждены были выскочить из машин и укрыться в одном из окопов, которыми была изрыта полянка, — видимо, здесь наши занимали позиции перед атакой. Переждали обстрел и подъехали к танкам. Все они закупорены, ни одной живой души на броне или возле танков; экипажи тоже укрылись от вражеских снарядов. Подошел Мехлис к одному из танков, постучал по броне валявшейся рядом палкой.