Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Наши фронтовые корреспонденты сообщают о серьезных недостатках в работе с кадрами политического состава действующей армии. Недавно, в связи с установлением единоначалия и упразднением института военных комиссаров, утверждались в новых

должностях политработники — заместители командиров по политчасти, или, как их сокращенно называли, «замполиты». Вот с этими кадрами и началась свистопляска. Участились случаи бесцельных перебросок политработников из одной части в другую, непродуманное освобождение и назначение людей. Словом, и Главпур, и фронтовые политуправления оказались к этому событию неподготовленными.

Газета откликнулась передовой статьей «Заботливо растить кадры политработников». Резкой критике были подвергнуты военные советы и политуправления фронтов. Кадровики управлений и отделов Главного политического управления подняли шум, стали жаловаться, почему не сообщили им, а сразу дали на газетную полосу:

— Мы бы разобрались, уточнили…

— Вот и разбирайтесь и уточняйте… — ответил я им.

Для А. С. Щербакова выступление газеты было неожиданным и очень неприятным: оказались преданы гласности столь большие недостатки, и — на всю армию! К таким вещам здесь не привыкли.

В сегодняшнем номере газеты публикуется приказ народного комиссара обороны о введении в армии новых знаков различия и мундиров.

А. В. Хрулев в связи с этим позже рассказал мне любопытную историю. Решили сшить мундир для Сталина — он ведь нарком, Верховный Главнокомандующий, маршал, словом, «военный» человек! Принесли ему мундир, а он и примерять не стал, отверг новшество. Дело в том, что в мундирах стоячие воротники были несколько жестковаты. Сталин, который любил говорить о себе в третьем лице, заявил:

Товарищу Сталину этот воротник не подходит, сделайте отложной.

Как же так, — возразил Хрулев. — Сшили в соответствии с приказом и утвержденным вами образцом. Форма опубликована.

А приказ кто подписал? Сталин! — сказал он начальнику тыла. — Значит, Сталин может его и изменить, хотя бы для себя.

Словом, вышло так: кто подписывает законы, тому закон не писан. Все же гораздо позже мы Сталина увидели в мундире со стоячим воротником. Не выдержал марку!

19 января.Долгожданное, радостное сообщение: прорвана блокада Ленинграда!

Эту операцию мне посчастливилось увидеть своими глазами. Поездка в Ленинград была мною задумана давно. Я бывал на многих фронтах, но как-то внутренне ощущал, что не съездить в Ленинград — значит не увидеть всей войны. Подстегивало меня обещание, которое я дал в свое время Николаю Тихонову. В одном из своих писем Николай Семенович не то упрекал, не то напоминал мне об этом: «Очень жаль, что Вам не удалось добраться до нас.

Вот бы встретили вместе 25-й Октябрь и вспомнили всякое замечательное и поговорили о жизни…»

Теперь предоставилась эта возможность. Наступление двух фронтов — Волховского и Ленинградского — намечалось на 12 января. Выехал я 10-го. Мой маршрут пролегал в объезд все еще занятых врагом районов. В памяти остались заметенные снегом полевые, а чаще всего лесные дороги. Стояли сильные, с колючим ветром и поземкой, морозы. Заночевали в деревушке, и чуть свет — дальше в путь. Неболчи, Тихвин, Волховстрой. На командный пункт Волховского фронта прибыли за день до наступления. Зашел к К. А. Мерецкову, командующему фронтом. Встретил меня человек выше среднего роста, широкоплечий, плотный. Серые глаза на его полном, со вздернутым носом, лице смотрели пронзительно, испытующе.

Комфронта как раз собирался в войска и посоветовал поехать вместе с ним. Как гостеприимный хозяин, Кирилл Афанасьевич предложил заправиться на дорогу, завел меня в соседнюю комнату, где он жил. Принесли завтрак или обед, а быть может, и то и другое; время было предобеденное. На стол поставили чарки и «горючее», но он к ним не притронулся. Я уже знал, что Мерецков, отправляясь в войска, не позволял себе и капли в рот брать. Конечно, я последовал его примеру.

Выехали мы на открытом «виллисе». Меня это не удивило. Я слышал и об этой привычке Кирилла Афанасьевича. Он требовал, чтобы командиры и политработники, в каких бы чинах они ни находились, ездили на фронт в открытых машинах. Если он встречал на дороге «виллис», на котором была надстроена «башня», останавливал и выговаривал:

— Почему прячетесь? Солдат должен вас видеть, а вы его. Чтобы никаких будок!

А иногда для большей убедительности он, старый кавалерист, с юмором вспоминал походы конармии:

— А как мы тогда? Будки на коней не надевали. Шли открытыми для всех — и в дождь и в стужу.

И сам строго следовал этому правилу. Вот и сейчас я видел, что, несмотря на меховую бекешу, Мерецков в открытой машине поеживался от пронизывающего ветра, то и дело прикрывая лицо рукавицами. Он терпел, и мне пришлось показать свою выдержку.

В пути я спросил Кирилла Афанасьевича:

— Что, последняя проверка? Последние приготовления?

Мерецков объяснил, что вплоть до 11 января, чтобы скрыть от вражеской разведки готовящуюся операцию, войскам было запрещено приближаться к исходным позициям. Вышли они только в эту ночь, надо посмотреть, как войска устроились, как готовятся к атаке.

Прибыли мы в 327-ю стрелковую дивизию полковника Н. Полякова. Она стояла на главном направлении удара, восточнее рощи Круглая. Заехали на КП дивизии, потом на командный пункт полка — они были почти рядом. Там вовсю кипела подготовка к наступлению. Здесь мы не задержались, торопились на передовую, в ротные и взводные блиндажи и землянки, где солдаты должны были провести ночь перед штурмом.

Всюду, где мы бывали, завязывалась дружеская беседа. Это был разговор полководца, умудренного большим житейским опытом, который начинал службу в армии солдатом и знал солдатскую душу. Мерецков много не говорил, но обладал удивительным даром разговорить собеседников из рядовых, обычно молчаливых в присутствии начальства, скромных, не любящих говорить о себе. Иногда вопросом, порой репликой, без всяких выспренних фраз Кирилл Афанасьевич подводил их к тому главному, ради чего они завтра идут в бой. Интересовался командующий фронтом, знает ли солдат свою задачу, своей роты, знает ли он, какой противник стоит перед ним, какие препятствия могут встретиться во время штурма рощи Круглой.

Отправились мы в 256-ю стрелковую дивизию Ф. Фетисова. Там заглянули в один из батальонов. Перед бойцами, собравшимися у землянки, выступал старший лейтенант, что-то читал. Незаметно, чтобы не потревожить его, Мерецков подошел, и мы стали слушать. Взволнованным голосом офицер зачитывал клятву, из которой я запомнил такие слова: «Мы идем к тебе, многострадальный Ленинград… Смерть или победа!.. Мы клянемся тебе, Ленинград, только победа!..»