Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Перед боем в партийную организацию батальона подано много заявлений о вступлении в партию. Разные по содержанию, но немало и характерных для всех лет войны: «Прошу принять меня в партию. Если погибну, считайте меня коммунистом».

Парторг пожаловался генералу, что вот не успели все заявления рассмотреть. Мерецков на минуту задумался, а потом сказал:

— Надо успеть. Это святое дело. А если не успеете, скажите бойцу: «Ты не о смерти думай, а о победе. Зачем тебе погибать? Мы тебя живого в партию примем. Пусть немец погибает…»

Попрощался командующий с бойцами, и мы отправились в обратный путь. Возвращались в темноте, по запутанным лесным дорогам. С нами был адъютант Мерецкова, высокий, красивый офицер по фамилии Борода. Он сидел рядом с водителем и указывал дорогу. Проехали немало, пора уже быть командному пункту, а его все нет. Остановились. Мерецков вылез из машины, за ним и я. Оглянувшись, он спросил:

— Борода! Правильно мы едем? Куда?

— Едем правильно! — бодрым голосом ответил адъютант и после небольшой паузы добавил: — А куда — не знаю…

Громкий смех нарушил ночную темень лесной глухомани. Поняв, что мы заблудились, Мерецков уселся рядом с шофером и по каким-то заметным одному ему, бывалому воину, приметам вывел машину на верный путь.

Спустя много лет после войны я навестил больного Кирилла Афанасьевича на его даче. Он полулежал на широком диване и тихим, глухим голосом говорил со мной. Чтобы его развеселить, я напомнил о нашей поездке, с Бородой. Кирилл Афанасьевич и впрямь развеселился. Он сказал, что с того времени фраза Бороды «Едем правильно, а куда — не знаю» стала на его фронте при- словием, ее повторяли, плутая по тяжелым волховским дорогам.

На второй день — 12 января — свыше 1200 орудий и 2000 минометов Волховского фронта взорвали утреннюю тишину и началось наше наступление. Находясь в этот и следующий дни на НП армий, в дивизиях и полках, я наблюдал панораму сражения за освобождение Ленинграда от блокады. Видел и штурм рощи Круглой, ее падение под ударами дивизии Полякова. Здесь встретил нашего спецкора Михаила Цунца. Он уже успел заполнить свои блокноты материалом для газеты. Захватив его с собой, я вернулся на КП фронта и сразу же вызвал по прямому проводу Карпова. Передали первый репортаж, но Карпов сказал, что пока с этого фронта ничего не разрешают печатать. Причины ему были неизвестны, но я подумал, что, возможно, вспомнили неудачно закончившуюся Синявскую операцию по прорыву блокады Ленинграда и теперь решили дождаться окончания дела. Но здесь, на фронте, у всех, с кем я встречался, видел непоколебимую уверенность в нашей победе, и я сказал Карпову, чтобы приготовили передовицу, заказали статьи Алексею Толстому и Илье Эренбургу, набрали и сверстали репортаж спецкоров и все держали на «боевом взводе».

Затем решил посмотреть на разгоревшееся сражение с другой стороны и отправился в Ленинград. Выехал я туда рано утром по ледяной Ладожской трассе, получившей название «Дорога жизни». Со мной был штабной капитан, хорошо знавший эту трассу.

Вокруг белизна Ладожского озера, а на льду по нашему пути — желтоватая, с черными масляными пятнами наезженная колея. Вдоль трассы — счетверенные пулеметы и зенитные орудия. Много машин — попутных и встречных, выкрашенных белилами. Еще на КП Волховского фронта нам сказали, что и «эмку» надо покрасить, из черной превратить в белую. Наш водитель нашел «маляров» и вскоре вернулся с машиной, выкрашенной в какой-то бело-розовый цвет. Но эта маскировка не понадобилась. Немецкая авиация, постоянно бомбившая трассу, на этот раз молчала — не до нас было.

Добрались мы быстро. Я заскочил на КП Ленинградского фронта к генералу Л. А. Говорову. Командующий фронтом встретил меня дружески, как и в те дни, когда я приезжал к нему под Москву в 5-ю армию, но большой разговор на этот раз не сложился. Шли самые напряженные минуты сражения, да я и сам торопился к Николаю Тихонову.

Николай Семенович во время войны занимал особое место в «Красной звезде». С первых же дней блокады со страниц нашей газеты раздавался его голос, рассказывающий о жизни, страданиях, борьбе и подвиге героического города. Письма, очерки, статьи, корреспонденции, репортажи — ни один газетный жанр не был чужд писателю. И конечно, стихи и его знаменитые баллады «Слово о 28 гвардейцах» и «Баллада о трех коммунистах»… Безотказный и неутомимый, он всегда выполнял редакционные задания точно и быстро. Он сам потом написал:

«Я видел своими глазами, как читали «Красную звезду» с первой до последней страницы на переднем крае, какой популярностью она пользуется в массах и как велика сила ее вдохновенного слова… Большой гордостью для меня было печататься в такое время в такой газете, за которой следил миллионный необыкновенный читатель, с оружием в руках громивший фашистских захватчиков…»

И вот — встреча с Николаем Семеновичем. Когда я подъезжал к дому № 2 по Зверинской улице, где он жил, мне бросились в глаза зияющие дыры от совсем недавнего обстрела, битое стекло, щебень в доме напротив, рядом и в самом доме № 2.

Николая Семеновича и Марию Константиновну, близких моему сердцу друзей, я нашел дома. Обитали они на кухне, защищенной от осколков тремя глухими стенами, но, конечно, уязвимой для прямого попадания бомб и снарядов. Мебели мало, почти все, что было, истопили в железной печурке. Мы посидели, поговорили по душам. И естественно, главный разговор у нас был о том, чем живет в эти дни Ленинград.

Все время Тихонов провел в боевых частях. Только сегодня вернулся из дивизии Трубачева, штурмовавшей Шлиссельбург., Бои тяжелые, с ходу город взять не удалось, штурм продолжается.

Тихонов сел за машинку, а я отправился в редакцию фронтовой газеты «На страже Родины», где разместился корреспондентский пункт «Красной звезды». Там меня уже ждали наши собкоры Николай Шванков и Валентин Хействер. Они пожаловались: ежедневно передают репортажи о ленинградских боях, но их не печатают. Прочитал я переданные ими по Бодо материалы в Москву — неплохие. Объяснил ситуацию: как только появится сообщение о прорыве блокады, все пойдет.

В самой редакции «На страже Родины» готовили три полосы о боевых действиях войск Ленинградского фронта. Откровенно говоря, я позавидовал редактору газеты Максиму Гордону: фронтовая газета считалась внутренней, на нее московские ограничения не распространялись.

Вспоминается чисто бытовая деталь. Редактор предложил у них пообедать. Я смутился и даже обеспокоился: как это, обедать у ленинградцев, и так живущих на скудных, голодных пайках. Отказался, сказав, что привез с собой какую-то снедь из Москвы. Гордон рассмеялся:

— Да неужели мы не сможем прокормить одного генерала, редактора «Красной звезды»? У нас теперь не то, что было в прошлом году.