Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

1 мая.Для первомайского номера Илья Эренбург принес статью «Прозрение Прозерпины». Читая ее, я искал объяснение этого заголовка. Объясню, почему. В памяти отложился мой бурный спор с Ильей Григорьевичем по поводу слова «эринии» в одной из его статей. Я убеждал писателя, что это слово из греческой мифологии, которого даже во многих словарях не найдешь, мало кто его знает и негде будет нашему читателю наводить на фронте справку. Чтобы убедить писателя, я тут же при нем вызвал одного из работников фронтового отдела газеты и спросил: знает ли он, что такое «эринии»? Нет, не знает. Зашел ко мне корреспондент, только что прибывший из действующей армии. Я его тоже спросил: «Вы лучше знаете фронтовиков, поймут ли они это слово?» — «Не знают, не поймут», — ответил он.

— Подымитесь на третий этаж, к Эренбургу, — попросил его, — и скажите ему.

Писатель сделал вставку, разъясняющую это слово. Илья Григорьевич сам написал об этом в своих мемуарах: «Пожаловаться на Ортенберга я не могу… Он был прав — фронтовики не обязаны были знать греческую мифологию…» Теперь Эренбург уже сам старался убирать или объяснять непонятные слова. Так было и с этой статьей. Писатель сразу же раскрыл происхождение слова «Прозерпина»:

«Согласно мифу, Прозерпину похитил владыка подземного царства Аида, господин преисподней Плутон. Но весной заплаканная, бледная Прозерпина подымалась из тьмы, холода, из небытия. Ее не могли удержать все стражи ада. Она подымалась, как трава, как жизнь.

Я думаю о Прозерпине, — продолжает писатель, — глядя на карту Европы: ее похитил маленький человек с лицом приказчика и с сердцем хорька, честолюбец, ставший обертюремщиком мира. Глядя на пепелище Вязьмы, разговаривая с грустными тенями Курска, можно понять, в какое подземное царство заключена Прозерпина-Европа».

Писатель пишет, как живет, страдает похищенная Гитлером Прозерпина-Европа, как ждет она своего освобождения. А заканчивается статья такими строками: «Настанет день, когда Прозерпина подымется на землю из царства ночи. Богиня весны, она выйдет не с цветами, но с винтовкой: Прозерпину никто не выпустит добровольно. Ее освободят солдаты Красной Армии, солдаты коалиции…»

Прочитав статью, я спросил Илью Григорьевича: «Это что — намек, что пора начать сражение на полях Европы? Все ли поймут? Быть может, сказать точнее?»

— У нас и так знают, — сказал. — Но статью я послал и в европейские газеты. А там я без намека все сказал…

В праздничном номере Алексей Толстой опубликовал трогательный рассказ «Катя». Фабула его прямо-таки легендарная. Восемнадцатилетняя девушка Катя жила обычной жизнью. Но вот на нашу страну обрушилась война, и ее брат Леонид отправился на фронт. Однажды пришла открытка о том, что Леонид пошел в разведку и не вернулся, словом, пропал без вести. На другой день Катя пошла в военкомат, а оттуда — в действующую армию санитаркой.

Во время одного из боев Катя ползла по полю, подбирая раненых. Рядом с ней ударила мина, и ее тяжело ранило. Очнувшись, она увидела, что тащит ее тот самый раненый боец, которому она хотела оказать помощь. Посмотрела ему в лицо и узнала — это был ее брат Леонид.

Об этом факте Алексею Николаевичу рассказали фронтовики, а мастерство Толстого избавило такую необычную историю от схематизма, искусственности, наполнило рассказ живым теплом и ощущением правдивости.

Константин Симонов вновь завладел полосами газеты. Опубликован его большой очерк «Зрелость». Тема как будто та же, что и в статье командира мотомехбригады Бояринова «Зрелость командира». Разница, однако, в том, что статья комбрига чисто тактического характера, а у Симонова — рассказ о человеке на войне. Симонов раскрыл не только военный талант, боевое искусство своего героям но и характер человека. А речь идет о нашем добром знакомом- еще по Сталинграду командире дивизии А. Утвенко.

«Мне нравилось, — пишет Симонов, — в нем великолепное умение разговаривать с солдатами, украинская добродушная хитреца, лукавая внешняя простоватость в соединении с умом, силой воли и самолюбием…»

Читатель «Зрелости» не найдет, однако, в очерке имени Утвенко, вместо него — Проценко. Симонов вообще не отделял свои очерки от рассказов, они разнились по большей части в именах — подлинных или вымышленных; за большинством героев его рассказов стоят живые люди.

Так было и с очерком «Сын Аксиньи Ивановны». Симонов заменил только фамилию Горшков на Вершков, а все остальное, включая название станицы — Урюпинская и имена его брата и матери, осталось подлинным. В обоих случаях он сделал это потому, по его словам, что упоминание подлинных фамилий всех героев потребовало бы от него документальной точности.

Кстати, когда через год Симонов снова встретился с Утвенко, тот, слегка смутившись, попенял писателю за самовольные «крестины», но сразу же, как запомнил Симонов, рассмеявшись, сказал:

— Ну, это не беда. В моем корпусе все равно меня все узнали, а другие — бог с ними…

Встретился Симонов уже в Румынии и с Горшковым, но тот как будто никаких претензий к писателю не предъявлял…

Хороших авторов, появившихся в газете, мы стараемся не выпускать из виду. Не так давно было напечатано стихотворение Маргариты Алигер «Хозяйка». В первомайском номере новые ее стихи — «Письмо с передовой»:

……………………………………….

Думаю, что призыв быть достойными людьми и защищать достойных распространяется не только на войну…

Известно, что праздничные газеты особенно густо были переполнены бесконечными славословиями Сталина. В этом же праздничном номере «Красной звезды» даже не упоминается имя «великого» и «мудрого». Оно фигурирует лишь на первой полосе, и то в подписи под приказом Верховного Главнокомандующего.

В связи с этим должен сказать, что в первые месяцы войны имя Сталина редко упоминалось в печати. Сказалось, видимо, наше поражение. В народе не могли не думать об ответственности Сталина. Настораживало и то, что он только через две недели после начала войны выступил с речью. Да и он сам вряд ли в те дни думал о том, в должной ли мере курится ему фимиам, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Он старался свалить на кого-то ответственность за провалы, отыскивал козлов отпущения. Напомню о его приказе расстрелять командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова, начальника штаба фронта Климовских — вот, мол, главные виновники всех наших бед.