Константин Вержбицкий - Развитие системы принципата при императоре Тиберии (14–37 гг. н. э.)

О широком распространении взглядов Г. Р. Зиверса, Т. Моммзена и их последователей во второй половине XIX в. свидетельствуют изданные в это время общие работы по истории Римской империи, в которых их выводы цитируются как нечто очевидное и бесспорное. [130] Merivale Ch. A History of the Romans under the Empire. Vol. VIII. P. 83–91; Schiller H. Geschichte der romischen Kaiserzeit. Bd. I. Gotha, 1883. S. 139–140. С определёнными коррективами их принимают и многие исследователи следующего поколения. [131] См.: Muller J. Kritische und exegetische Studien zu Tacitus. Wien, 1912; Gelzer M. Julius (Tiberius). Sp. 478–535.

Радикальная критика произведений Тацита, осуществлённая учёными школы Моммзена-Зиверса, способствовала росту интереса к творчеству римского историка в научных кругах Европы. При этом сформировавшиеся в немецкой исторической науке негативное восприятие Тацита и его творчества, разумеется, не могло не оказать соответствующего влияния на национальные исторические школы других европейских стран.

Особое место среди работ, примыкающих к данному направлению, занимают труды М. П. Драгоманова: [132] Драгоманов М. П. 1) Драгоманов М. П. Император Тиберий. Киев, 1864; 2) Вопрос о всемирно-историческом значении Римской империи и Тацит. русскому учёному, чьи взгляды на исторический процесс развивались, в общем-то, в русле позитивистских воззрений, удалось во многом избежать односторонних суждений и оценок, столь характерных для его западных коллег.

Задача историка, по мнению М. П. Драгоманова, состоит в том, чтобы не судить время ни с точки зрения отвлечённой морали, ни, тем более, в категориях последующих эпох: его цель — "изображение и объяснение типических явлений жизни, и гуманный суд над ними". [133] Драгоманов М. П. Император Тиберий. С. 108. Под "гуманностью" автор понимает, во-первых, показ всей сложности и неоднозначности исторических событий и явлений. Применительно к истории Рима I в. н. э. это означало, что оценка перехода от республики к принципату как исторически прогрессивного явления, сочетается в трудах русского историка с признанием за императорским режимом и определённых "тёмных сторон". [134] Там же. С. 45. Во-вторых, "гуманность" подразумевает поиск исторического и психологического объяснения любого поступка, каким бы мрачным он не казался нам в свете наших сегодняшних представлений. Читатели, ознакомившиеся с его книгой о Тиберии, по мнению самого М. П. Драгоманова, если и назовут императора злодеем, то, по крайней мере, поймут, как и почему он стал таким. [135] Там же. С. 24–25.

Корнелий Тацит, на взгляд М. П. Драгоманова, не удовлетворяет этим высоким требованиям, так как подходит к Цезарям, прежде всего, как ритор и моралист, и, вдобавок, как аристократ и консерватор. Отказывая Тациту в звании историка, М. П. Драгоманов тем не менее признаёт за ним "гениальный инстинкт художника". [136] Там же. С. 38, 108.

Из Германии критический взгляд на Тацита и его творчество проник в Англию. Под сильным его влиянием написана, в частности, книга У. Донне. [137] Donne W. B. Tacitus. Edinburg & London, 1873. Ярче всего это влияние в монографии У. Донне заметно в том, как автор характеризует общую тенденцию "Анналов".

По мнению У. Донне "Анналы" были задуманы историком в качестве своеобразного панегирика императору Траяну: изобразить в самых мрачных красках правление предшественников Траяна на императорском престоле, Тацит счёл лучшим способом, чтобы восславить наступление новой эры римской истории. С приходом к власти первых Антонинов для Рима наступил Золотой век, и отошёл в прошлое Железный — эпоха Юлиев-Клавдиев и Флавиев. Отсюда тот резкий протест против цезаризма, которым полны страницы заключительного произведения Тацита. [138] Ibidem. P. 186ff.

Тацит судит Юлиев-Клавдиев с точки зрения своего собственного поколения. Сильнейшее влияние на изображение им эпохи приемников Августа оказала практика террористического режима при Домициане, которую историк наблюдал лично. Его чувства по отношения к принцепсам I в. н. э. могут быть выражены теми словами, которыми в трагедии Шекспира "Юлий Цезарь" Гай Кассий осуждает узурпацию власти первым из Цезарей. [139] Ibidem. P. 189f.

Немало выводов, развивающих известные положения немецкой историографии второй половины XIX века, содержится в монографии французского учёного Ф. Фабиа об источниках Тацита, использованных им в работе над "Историей" и "Анналами". [140] Fabia Ph. Les sources de Tacite dans les "Histoires" et les "Annales". Paris, 1893. Считая Корнелия Тацита посредственным и несамостоятельным историком, Ф. Фабиа предположил, что вся сумма фактов, содержащаяся в двух его больших сочинениях, заимствована им из несохранившегося исторического труда Плиния Старшего, который послужил основным источником также для Плутарха и Диона Кассия. [141] Ibidem. P. 105f, 132f, 136–138, 167-170f, 276, 286. Собственно тацитовскими являются, во-первых, группировка и освещение заимствованных фактов, разумеется, самое тенденциозное, а во-вторых, речи, которые римский историк вкладывает в уста своих персонажей. [142] Ibidem. P. 266f, 330f. В целом, Тацит выступает в "Истории" и "Анналах" не как историк-исследователь, а скорее как моралист и мастер красноречия, усматривающий ценность произведения в его риторической форме. [143] ibidem. P. 287.

Итоговый вывод французского учёного, по существу, повторяет мысль, высказанную Г. Р. Зиверсом, который, отказывая Тациту в звании историка, считал его ловким ритором, видевшем смысл своей работы в том, чтобы, войдя в роль того или иного действующего лица, сочинить для него речь, соответствующую его мыслям и чувствам. [144] Sivers G. R. Tacitus und Tiberius. S. 104. Практически на той же позиции остаётся Ф. Фабиа и в своих более поздних исследованиях. [145] Fabia Ph. La carriere senatoriale de Tacite // Journal des savants Vol. V, 1926. P. 194–207; Fabia Ph. Wuillemier P. Tacite. L' homme et l' oeure. Paris, 1949.

Свою крайнюю форму критицизм в отношении трудов Тацита как источника по истории ранней империи принял в XX столетии в Англии. [146] Taub H. W. Agricolas' refusal of governorship // ClPh. Vol. XLIX, 1954. P. 253–259; Dorey T. A. 1) Agricola and Domitian // G&R. 2nd Ser. Vol. VII, 1960. P. 66–73; 2) "Agricola" and "Germania" // Dorey T. A., Burn A. R., Costa C. D. N., ets. Tacitus. London, 1969. P. 1–18 (see especially: P. 4–7ff); Rogers R. S. A Group of Domitian's treason trials // ClPh. Vol. LV, 1960. P. 19–31; Tanner R. G. Tacitus and the principate // G&R. 2nd Ser., Vol. XVI, 1969. P. 94–99. Прекрасным примером здесь может служить книга Р. Коллингвуда, который, повторяя все ставшие уже традиционными упрёки в тенденциозности и риторизме, доводит их практически ad absurdum, приписывая Тациту презрение к мирной административной деятельности, слепое преклонение перед завоеваниями и военной славой в сочетании с полным неведением в отношении военного дела, и, наконец, абсолютное нежелание задуматься над важнейшими проблемами труда историка. [147] Коллингвуд Р. Д. Идея истории // Идея истории. Автобиография / Пер. с англ. М., 1980. С. 38–39.