Теодор Моммзен - Римские провинции от Цезаря до Диоклетиана

Таким образом, корабль неудержимо несся в водоворот. В этом роковом стремлении были повинны все действующие лица — римское правительство и его администраторы, иудейские власти и иудейский народ. Правда, Рим постоянно выражал готовность по возможности идти навстречу всем справедливым претензиям иудеев. Когда в 44 г. прокуратор снова вступил в Иерусалим, его лишили права назначать первосвященника и распоряжаться храмовой казной — и то и другое было прерогативой царской власти, а следовательно, также и власти прокуратора — и эти привилегии были переданы брату покойного царя Агриппы, царю Ироду Халкидскому, а после его смерти в 48 г. — его преемнику, уже упоминавшемуся Агриппе Младшему. По жалобе иудеев римский начальник приказал казнить римского солдата, разорвавшего свиток Торы при разграблении одного иудейского села, производившемся по приказанию начальства. Даже на высших должностных лиц в некоторых случаях обрушивалась вся тяжесть римского императорского правосудия. Когда два прокуратора, исправлявшие должность в двух соседних областях, вмешались в распрю между самарянами и галилеянами, причем один заступился за первых, другой за вторых, и между их солдатами произошло вооруженное столкновение, в Палестину был послан императорский наместник в Сирии Уммидий Квадрат с чрезвычайными полномочиями произвести суд и расправу; действительно, один из виновных был отправлен в ссылку, а один римский военный трибун, по имени Цел ер, был публично обезглавлен в самом Иерусалиме. Но наряду с этими примерами строгости можно указать примеры слабости, граничащей с соучастием в преступлении; в том же самом процессе второй из прокураторов, Антоний Феликс, виновный во всяком случае в не меньшей степени, чем первый, избежал наказания, потому что был братом всесильного наперсника Палласа и мужем сестры царя Агриппы. Но еще более, чем злоупотребления по службе со стороны отдельных администраторов, следует поставить правительству в вину то, что оно не усиливало в этой находящейся в особых условиях провинции ни полномочий своих должностных лиц, ни численного состава войск и в то же время продолжало набирать стоявшие там отряды почти исключительно в самой провинции. Как ни незначительна была эта провинция сама по себе, все же было недопустимым безрассудством и весьма неуместной бережливостью действовать по отношению к ней по заведенному шаблону; если бы там были своевременно сосредоточены подавляющие силы, если бы ею управляли более строго, без всяких поблажек назначали наместника более высокого ранга и устроили легионный лагерь — провинция и империя были бы избавлены от больших жертв деньгами и людьми, и репутация их не была бы запятнана.

Однако вина иудеев также была во всяком случае не меньше. Управление первосвященников в предоставленных ему границах, — а римское правительство было склонно давать ему свободу действий во всех внутренних делах, — никогда, даже по рассказам самих иудеев, не отличалось таким произволом и отсутствием достоинства, как в эпоху от смерти Агриппы до начала войны. Самым известным и влиятельным среди этих властителей священнического звания является Анания, сын Небедея, — «побеленная стена», как его назвал Павел, когда этот духовный судья приказал своим полицейским бить апостола по рту за то, что он осмелился защищаться перед судом. Ананию обвиняли в том, что он подкупил наместника и, истолковав соответствующим образом Священное писание, лишил низшее духовенство десятины от снопов, которую оно до сих пор получало 382 . Как один из главных виновников войны между самарянами и галилеянами он предстал перед римским судьей. Первосвященники не могли выступать в роли посредников мира между иноземной властью и народом не потому, что в господствующих кругах преобладали слепые фанатики, но потому, что эти зачинщики народных волнений и вдохновители процессов о ересях, уже утратили свой прежний моральный и религиозный авторитет, благодаря которому люди умеренные в лучшие времена управляли народными массами, а также потому, что они не понимали уступчивости римских властей в делах внутреннего управления и злоупотребляли ею. Именно в период их хозяйничания в стране облеченных властью представителей Рима осаждали самыми дикими, безрассудными требованиями, и дело доходило до народных волнений, одновременно ужасных и смешных. В таком именно роде была та решительная петиция, в которой иудеи потребовали, чтобы римский солдат заплатил за порванный свиток закона своей жизнью, чего они и добились. В другой раз вспыхнуло народное возмущение, стоившее жизни многим людям, из-за того, что один римский солдат показал храму некую часть тела, оголив ее непристойным образом. Правда, даже лучший из царей не мог бы, наверное, предупредить подобные безумства, однако и самый мелкий князек не оказался бы до такой степени бессилен перед фанатической толпой, как эти священники.

Естественным следствием всего этого было постоянное появление новых Маккавеев. Начало войны принято относить к 66 г.; но с таким же, а может быть, и с большим основанием можно было бы годом ее начала назвать 44 г. Со смерти Агриппы вооруженные столкновения в Иудее не прекращались; одновременно с местными усобицами, происходившими в среде самих иудеев, шла постоянная война римских отрядов с укрывавшимися в горах людьми — иудеи их называли ревнителями, а римляне дали им кличку разбойников. Оба эти названия были правильны; и здесь рядом с фанатиками известную роль играли социальные низы или близкие к ним элементы общества — недаром после победы одной из первых мер зилотов было сожжение хранившихся в храме долговых обязательств. Каждый более или менее способный прокуратор, начиная с первого из них, Кус-пия Фада, пытался очистить страну от этих элементов, и всякий раз гидра поднималась снова с еще большей силой. Преемник Фада, Тиберий Юлий Александр, сам вышедший из иудейской семьи, племянник вышеназванного александрийского ученого Филона, приказал распять на кресте двух сыновей Иуды Галилеянина —- Иакова и Симона; это сделало неизбежным появление нового Маттафии. По улицам городов патриоты громко проповедовали войну, и немало народа следовало за ними в пустыню; эти банды поджигали дома миролюбивых и благоразумных людей, отказывавшихся следовать их примеру. Если солдаты хватали таких бандитов, их товарищи, со своей стороны, уводили в города в качестве заложников почтенных людей, и очень часто власти отпускали первых, чтобы добиться освобождения последних. Одновременно с этим в столице принялись за свое жуткое ремесло так называемые «кинжальщики»; правда, они убивали и ради денег (в качестве их первой жертвы называют священника Ионафана, а в качестве лица, давшего им это поручение, — римского прокуратора Феликса), но одновременно они убивали, где только могли, с патриотическими целями римских солдат или своих расположенных в пользу римлян земляков. При таком настроении умов дело не могло обойтись без чудес и знамений и без людей, которые, обманутые сами или обманывая других, заражали массы своим фанатизмом. При Куспии Фаде чудодей Тевда повел своих последователей к Иордану и уверял их, что воды расступятся перед ними и поглотят преследующих их римских всадников, как во времена фараона. При Феликсе другой чудодей, прозванный по своей родине Египтянином, предвещал, что стены Иерусалима падут, подобно тому как стены Иерихона пали под звуки труб Иисуса Навина; после этого 4 тыс. сикариев пошли за ним на Масличную гору. Именно в бессмыслице всего этого и заключалась опасность. Основная масса иудейского населения состояла из мелких крестьян, которые в поте лица обрабатывали свои поля, изготовляли оливковое масло и были скорее поселянами, чем горожанами, людьми малообразованными, но глубоко верующими; они поддерживали тесные сношения с прятавшимися в горах шайками вольных людей и были преисполнены благоговения к Ягве и его священникам в Иерусалиме, с одной стороны, и отвращения к нечистым иностранцам — с другой. Война уже велась; это была не война одной державы с другой из-за преобладания, даже не война угнетенных с угнетателями за возвращение свободы; не дерзкие политики 383 , а фанатически настроенные крестьяне начали ее, вели и оплатили своей кровью. Это было дальнейшим этапом в истории национальной ненависти; с этой и другой стороны совместная жизнь представлялась более невозможной, и у обеих^групп уже возникла мысль об истреблении противной стороны.