Олекса Гайворонский - Повелители двух материков. Том. 2: Крымские ханы первой половины XVII столетия и борьба за самостоятельность и единовластие

В Москве хорошо сознавали, что если «если Азов будет за государем, то и Большая Ногайская Орда, и Улус Гази, и улусы Кан-Темира будут служить государю». [451]Потому-то, сидя в Азаке, донские казаки не оставляли попыток залучить ханских ногайцев на свою сторону и вернуть волжских беженцев обратно — тем более, что у донцов были друзья, способные помочь в этом: астраханские татары на царской службе, помогавшие казакам в захвате крепости. [452]Видимо, именно эти астраханцы и направили письма в Крым, призывая своих собратьев бросить хана и перебраться на Дон. [453]

Их призывы упали на подготовленную почву. Урак-мирза, выросший в Москве и не упускавший случая напомнить об этом, как-то раз уже обмолвился прежде, что готов подчинить Крым Московскому царству. [454]Это, вероятно, и определило выбор союзника: мансурская знать Крыма начала тайно готовиться к откочевке к Дону, причем многие волжские ногайцы, хорошо помнившие тягостное соседство с русскими казаками, отвергали этот замысел. [455]

Бахадыр Герай быстро узнал о происходящем. «Все вы обманываете меня, — разоблачал он подозрительно упорное нежелание мирз воевать с казаками, — чуть ли не половина ваших сами сидят с азакскими людьми, а вы беспрестанно с ними переписываетесь!». [456]В нынешнюю пору, когда осмелевшие донцы открыто угрожали Крыму, тайные переговоры с врагом равнялись государственной измене — и хан, не дожидаясь, пока страну охватит очередной мансурский бунт, взялся за самые суровые меры, чтобы покончить со своеволием степной знати. Как показал опыт, ни суровость Инаета, ни милость Бахадыра не смогли угасить в мирзах мятежных устремлений. Хану оставалось одно: разорить их гнездо дотла.

В мае 1639 года Бахадыр Герай устроил так, чтобы вся верхушка буджакцев разъехалась в гости: кого-то пригласили к себе на пиры придворные аги, а кого-то призвал на совет во дворец сам хан. Как только заговорщики покинули свои улусы и оказались разобщены, хан приказал казнить их всех до единого, что и было тотчас исполнено. Тело Урак-мирзы (на совести которого, по словам современников, лежала гибель восемнадцати ханских родичей [457]) было брошено в выгребную яму ханского двора, а Салман-Шах с последним сыном Кан-Темира кинулись наутек. Они пытались спрятаться у волжских переселенцев, но те выдали их хану, и Бахадыр Герай казнил их. [458]

Затем ханский гнев обернулся на предводителей крымских Мансуров. Сафа Герай явился с войском в их улусы и истребил там всю знать, от мала до велика, начиная с Гулюм-бея, его сыновей и братьев. Те, кому посчастливилось бежать в Азак или в Польшу, с ужасом рассказывали, что было казнено до полусотни мирз, а спаслось лишь пятнадцать. Осиротевшие буджакские и мансурские улусы были переданы под начало знатных волжан из семейства Ур-Мамет, не причастных к убийству Хусама и Саадета и сохранивших верность хану. [459]

Так в Крыму свершился настоящий переворот: знатнейший и могущественнейший клан, десятилетиями пытавшийся диктовать свою волю ханам, был за считанные дни приведен в полную покорность бахчисарайскому престолу. Ширины уже давно не отваживались всерьез спорить с ханом за влияние в Крыму — а теперь настал черед уяснить это и Мансурам. Времена менялись, и эпоха всесилия знати уходила в прошлое.

Случившееся нельзя назвать вздорной вспышкой ханского гнева, ибо еще заранее, предрешив расправу с ногайскими мирзами, Бахадыр Герай заручился одобрительной фетвой кефинского муфтия Афиф-эд-Дин-эфенди. [460]Для того, чтобы муфтий, подчинявшийся не хану, а одному лишь падишаху, согласился со столь суровым решением, безусловно, требовались очень веские доводы — и таким доводом могла стать только государственная измена.

Мураду IV пришлось не по нраву то, что Бахадыр Герай, отговариваясь польской угрозой, снова оттягивает поход под Азак. Ханский посланец был принят в Стамбуле неприветливо, а поход на Польшу султан запретил [461]— между тем, уже подошла зима и донскую кампанию пришлось отложить до следующего года. Похоже, что именно на такой отказ и рассчитывал Бахадыр Герай, который на самом деле не собирался воевать ни на востоке, ни на западе. Хан предпочитал заключить с соседями мир в обмен на увеличение ежегодных выплат: так он поступил с Москвой (пусть ханским служителям и довелось прибегнуть к рукоприкладству, чтобы заставить русских послов согласиться на требуемые суммы [462]), к этому же он склонял и Польшу. [463]

Мурад разгадал уловку Бахадыра. Внезапно переменив свое решение, он приказал хану собираться в польский поход, да еще и поставил задачу: собрать не менее 8 тысяч невольников, ибо империи нужны гребцы для галерного флота. Не ожидавший столь резкого разворота Бахадыр Герай замешкался — и Мурад IV резко укорил его: «Почему вы до сих пор пребываете в праздности и не посылаете войска на неверных? Или вы с ними заодно?». [464]

Возглавить поход охотно взялся калга Ислям Герай. Мечтая отомстить неприятелю за проведенные в плену годы, он повел своих бойцов не на Подолье и Галичину, куда обычно ходили крымские войска, а в те же места, где одиннадцать лет назад сам попался в руки польских солдат — на Киевщину. Султанский приказ был исполнен: Исляму Гераю удалось собрать нужное количество пленников. Но навстречу ему с Западной Украины уже несся быстрым маршем Конецпольский — и калга счел за лучшее повернуть обратно. Польское войско пыталось преследовать его, однако поднявшиеся февральские бураны остановили погоню. Так калга отомстил за свое былое поражение — правда, дорогою ценой: в походе погиб его брат, нурэддин Сафа Герай. [465]

К тому времени, как войско вернулось из похода, весь Крым уже обсуждал новость о недавней кончине турецкого султана. Болезнь и смерть Мурада IV заставила весь османский мир с тревогой задуматься о будущем империи. Все одиннадцать сыновей Мурада умирали один за одним в младенчестве, и единственным наследником трона остался его брат Ибрагим. Султан умирал тяжело. Панически страшась подступающей гибели, он со смертного ложа грозил казнью врачам за их недостаточное усердие, а под конец надумал умертвить и собственного брата. Мурада не заботило, что на этом прервется род Османов: тиран хотел завещать трон своему фавориту, главному оруженосцу. Перепуганным придворным удалось спасти Ибрагима лишь благодаря тому, что Мурад уже не мог встать и вскоре испустил дух. [466]

Жизнь Ибрагима была спасена, но этот единственный наследник дома Османов мало годился к правлению. Пусть и не в той степени, как Мустафа I, он тоже был слегка не в себе, проведя всю юность в неотвязном ужасе перед грозящей ему казнью и не раз становясь свидетелем, как эта участь постигала других его родичей. Впрочем, душевный изъян нового султана не имел особого значения, ибо фактическим распорядителем империи стал умный и расчетливый везирь Кара-Мустафа-паша. [467]