Олекса Гайворонский - Повелители двух материков. Том. 2: Крымские ханы первой половины XVII столетия и борьба за самостоятельность и единовластие

Расставив войско и осмотрев укрепления, Хусейн-паша решил начать со штурма крепостных стен. Сотни янычар, приставляя лестницы, лезли вверх на стены — и сотнями же падали вниз, сметаемые градом свинца и потоками горячей смолы, что неприятель проливал на них сверху. Потери были огромны, и после нескольких мощных, но безрезультатных атак паша понял, что прямой приступ здесь бесполезен.

Тогда османский полководец задумал повторить прием, с помощью которого недавно был взят Багдад. Он приказал сделать высокую насыпь чуть поодаль от крепости, поставить на этом возвышении тяжелые пушки и непрерывно бить из них по городским стенам, чтобы разрушить их до основания. Азак накрылся ураганом огня. Народный поэт, оказавшийся среди казаков, писал об этом: «От стрельбы той их огненной до небес стоял огонь и дым. Все укрепления наши в городе потряслись от той огненной стрельбы, и солнце в тот день померкло и в кровь окрасилось. Как есть, наступила тьма кромешная!». [479]«Казалось, будто свод небесный в наивысшей точке своей раскололся и на землю низвергается!» [480]— подтверждал то же впечатление турецкий землеописатель, наблюдавший за обстрелом Азака из противоположного лагеря.

Через несколько недель крепость была почти разрушена; большая часть стен превратилась в завалы камней, внутри не осталось ни одного целого здания. Однако даже это не принесло Хусейну желанной победы. Азак стоял на плотной, но хорошо поддающейся рытью земле, в которой легко было делать подкопы (что и помогло казакам в свое время овладеть крепостью). Донцы выкопали среди развалин глубокие просторные ямы и отстреливались оттуда, по-прежнему не подпуская турок близко и оставаясь в своих укрытиях недосягаемыми для пуль.

Началась настоящая подземная война: казаки прорывали длинные ходы далеко за пределы крепости, закладывали под турецкие позиции бочки с порохом, а затем, вернувшись, подрывали их. Там и здесь земля взламывалась нежданными взрывами, губя множество османских воинов. Те не оставались в долгу и тоже закапывались под землю, стремясь взорвать снизу остатки стен либо проложить ходы внутрь крепости. Донцы внимательно прислушивались к подземным шорохам, рыли наперерез османам встречные туннели, и когда неприятели пересекались под землей, в полумраке тесных нор разворачивалась жестокая резня.

Грохот османских орудий звучал все реже: в войске заканчивался порох, и пушки поневоле бездействовали. Этой вынужденной праздности Хусейн опасался более всего, ибо чувствовал, что если войско не держать в постоянном движении, тяжкая кампания может обернуться солдатским бунтом: янычары в любую минуту могли заявить, что паша по уставу не вправе держать их в окопах дольше сорока дней. [481]

Помимо боеприпасов, на исходе было и пропитание, а сверх того, с наступлением осени подходило к концу отведенное для похода время. Отправиться на зимовку, не взяв Азака, было невозможно: ибо султан с самого начала наказал паше, чтобы тот не смел возвращаться без победы, да и теперь, в ответ на жалобы Хусейна, жестко отрезал: «Или возьмешь Азак — или отдашь голову!». [482]

Пока османы ожесточенно перестреливались с донцами, Баха-дыр Герай расставил своих всадников в отдалении от города и перерезал все подступы к Азаку из степей и с Дона. Заграждение получилось не слишком плотным: гонцы из осажденной крепости ночами просачивались через него наружу, а в обратную сторону проникали добровольцы, шедшие на помощь казакам. [483]

Дели-Хусейн со своими командирами были недовольны как неважной охраной дорог, так и тем, что хан не позволяет брать крымских бойцов для штурмов крепости (Бахадыр Герай уже отдал было паше своих немногочисленных пехотинцев-сейменов, и все они погибли в один час, подорвавшись на казацком пороховом подкопе [484]). В адрес крымских союзников зазвучали упреки, что они, не участвуя в боях, тем не менее, потребляют провиант наравне с прочими. [485]Обвинение было несправедливым (ибо Бахадыр Герай кормил свое войско за счет стад ногайских улусов, вызывая тем самым недовольство кочевых мирз), но, в любом случае, хан и не собирался оставаться здесь долго: как только подули осенние ветра, хан объявил, что возвращается домой. На все увещевания Хусейна о том, что покинуть Азак без султанского приказа никак не возможно, Бахадыр Герай дал один ответ: «крымские татары не привыкли зимовать в степи» — и повел свои отряды домой. [486]Если зимние метели страшили даже привычных к морозам крымцев, то о южанах с противоположного берега Черного моря нечего было и говорить. У паши не осталось другого выбора, кроме как, прекратив осаду, отправиться вслед за ханом — благо, отход Бахадыра дал ему повод снять с себя всякую ответственность за провал похода, о чем Хусейн-паша и написал в Стамбул. [487]

Османские воины с радостью грузились на суда, чтобы отплыть в Кефе, а Дели-Хусейн не знал, как ему теперь быть — ведь явиться перед султаном и доложить о своем бессилии было равнозначно самоубийству. Однако вовсе отказаться от встречи с султаном было еще опаснее, и паша с большой неохотой направился в столицу. Покинув устье Дона, османские галеры вышли в море, где уже начинали реветь осенние шторма. Янычары высадились в Кефе, а паша направился в Гёзлев. Погода не позволяла плыть оттуда к Стамбулу, и Хусейн двинулся сушей к Джан-Керману — быть может, там удастся взять корабль и добраться до столицы.

На самом выезде из Крыма паше встретился Бахадыр Герай, который как раз возвращался с Дона. Хан неважно чувствовал себя с дороги, обессиленный давним недугом, однако нашел силы, чтобы с почетом принять османского военачальника и три дня угощать его в селении Бешлы под Перекопом. [488]Затем союзники распрощались и двинулись в разные стороны: хан — в Гёзлев, а паша — к днепровскому устью.

Дели-Хусейн почти две недели просидел в Джан-Кермане, ожидая с моря погоды и так и не дождавшись ее: бушующее море до весны закрыло дорогу в Стамбул. Радуясь тому, что появилась уважительная причина оттянуть встречу с султаном, паша отправился на зимовку в Кефе.

Крымцы, чьи земли он снова пересекал на обратном пути, в эти дни хоронили своего правителя: сорокалетний Бахадыр Герай умер на днях в Гёзлеве, едва добравшись туда из Бешлы. Поговаривали, что Дели-Хусейн отравил его при недавней встрече, дабы взвалить на хана всю вину за провал злосчастного похода, [489]— однако никто не посмел открыто обвинить пашу в таком злодеянии, ведь было общеизвестно, что Бахадыр Герай давно и тяжко болен, что он еще два года назад просил прислать из Стамбула лучшего лекаря, [490]да и связываться с суровым пашой (который, должно быть, недаром носил прозвище Дели — «бешеный») сулило большие неприятности.