Линор Горалик - Лишь бы жить

Людмила Ваганова

***

Папе было 13 лет, когда началась война, и первую блокадную зиму он провел в осажденном городе. Только летом 42-го их с бабушкой (его мамой) эвакуировали через Ладогу. Отец уже не ходил. Бабушка сдавала кровь всю зиму, чтобы как-то его поддержать. Он мне никогда не рассказывал о том времени, сколько я ни просил, но у него было железное правило — еду выбрасывать нельзя и надо иметь запас круп и консервов на всякий случай. Однажды, мне было года 4, я на даче в Зеленогорске, дурачась, пересолил помидоры (мол, мне не хватает соли). Естественно, есть их стало невозможно — одна соль. Несмотря на мои вопли, защиту двух бабушек и мамы, папа заставил меня их съесть. С тех пор я никогда с едой не дурачился.

Лев Кнопов

***

Бабушка мне в детстве рассказывала, как вывозила мою маму из эвакуации, из Башкирии, где они обе страшно голодали. Дед мой оставался в Москве в то время, поскольку был высококлассным инженером связи. Вот к нему они и пробирались — через кордоны. Помню, рассказывала, что их прятали из жалости машинисты в кабине поезда. А вообще дома про войну старались не говорить. Но 9 мая было и остается у нас в семье главным праздником.

Ekaterina Guschina

***

Отец вспоминает голод. Как ходили с братом собирать весной гнилую картошку на поле — тошнотики, — а мать пекла из них лепешки. Папа с тех еще пор не любит картофельные драники. Как охотились с пацанами весной за грачами и голубями, а младшая сестренка просила «волону» (ворону). Как работали в колхозе, помогая взрослым. Про животных, с которыми пришлось общаться. Детство смягчило ужас военного времени, но осталась память на всю жизнь.

Коренькова Инна

***

Моего дедушку Геселя, еврея и отца четверых сыновей, офицеров-фронтовиков, односельчане полгода прятали от немцев. Кто-то донес. Фашисты объявили, что сожгут село, если деда не выдадут. Дед вышел сам. Его зверски казнили — сначала отрубили кисти рук, а потом повесили.

Lena Velikovskaya

***

Моему отцу, Кочеткову Ивану Николаевичу, в 1945 году исполнилось 18. На Восточный фронт он не успел, а направили его прямиком на советско-японскую войну на Дальнем Востоке. Воевал он недолго, два месяца, потерял друга, но сам, к счастью, остался цел и невредим.

2 сентября 1945 года был подписан Акт о капитуляции Японии. Этот день считается последним днем Второй мировой войны. Долгие годы ветеранов войны на Дальнем Востоке не приравнивали в ветеранам ВОВ. И когда каждый год 9 мая награждали памятными медалями ветеранов ВОВ, отец стоял в стороне и почти плакал от обиды. Только в последние годы его жизни он получил заслуженные медали и признание. О войне рассказывал очень мало, чаще — со смехом. Один раз только признался, что иногда видит во сне умирающих пачками пленных японцев, которых он еще 10 лет после окончания войны охранял.

Olga Methymaki

***

Наша учительница рисования во втором классе, Ирина Владимировна (высокая, врывалась в кабинет, объясняла тему, таблетку от головной боли запивала из мутного стаканчика с акварелью, стоящего на первой парте у кого-то из отличников) рассказала нам 9 мая свою историю. У всех вернулись с войны отцы без ноги и руки. Все рассказывали, как получили ранение. А у нее отец вернулся живой, здоровый, невредимый, о войне не говорил, никогда. Ей так было обидно, все детство. У всех папы герои, у нее одной — обычный.

И однажды она все-таки нарисовала ему танк на День Победы. Он чуть не плакал, кричал: все, что он может ей рассказать, что война — это самое подлое, что может быть, и чтобы танка он больше не видел. Зайчики, котята, цветы, что угодно, только не танки.

Евгения Жиркова

***

Моя бабушка, тогда 17-летняя, попала на работы в немецкий госпиталь. Со склада в госпитале стала пропадать сгущенка… Уже две банки за месяц!.. И вот ей говорят: завтра, Валя, тебя расстреляют, иди, прощайся с семьей… Наутро она увидела (жила как раз напротив того склада) повешенного соседского мальчика лет 10—13, который и воровал сгущенку…

«Тебе, Валя, повезло, радуйся!», — сказали ей на работе.

Оля Иванова

***

Бабушка с моими мамой и дядей отдыхали в Белостоке, когда война началась. Понятное дело, что побежали от немцев сразу обратно домой. В Питер. Моей маме было 3 годика, еды не было. Она уже начинала умирать от голода — начался голодный понос, — когда мой дядя, которому было 10 лет, в каком-то заброшенном доме нашел стакан сушеной черники. Этой черникой маму и отпаивали.

Alla Gribov

***

Мой папа родился в январе 43-го в эвакуации. Бабушка рассказывала, что есть было нечего, они с прабабушкой вдвоем на одну карточку жили. Она решила, что живот пухнет от голода (до войны не могла забеременеть и даже лечилась). Когда заподозрила, что беременная, — пошла в больницу, там пожилая врач ей сказала, что на таком сроке аборт делать не будет, и идти к бабкам тоже нельзя, потому что покалечат или же просто убьют. Бабушка ее умоляла, потому что есть было совершенно нечего, они вдвоем с мамой очень голодали, но та сказала: детка, ты умрешь, ребеночек умрет, а ты выживешь — и ребеночек выживет. Когда папа родился, они с прабабушкой хлеб, который удавалось по одной карточке получить, разжеванный, в тряпочке, давали папе сосать. И выжили.

Мамина мама еще больше пережила, но ничего не рассказывала. А еду никогда не выбрасывала. Я помню дикое чувство стыда — один раз (мне было пять), когда моя подруга что-то оставила на тарелке у нас в гостях, а бабушка за ней доела, объяснив, что еду выбрасывать нельзя. А второй раз — когда стала постарше и кое-что поняла. На этот раз было очень стыдно перед бабушкой.

Таня Логвиненко

***

Моя мама вспоминала, что в войну — это на Урале, в Магнитогорске, — была так называемая трудармия. Это были в основном узбеки. Зима стояла суровая везде, а тут, к тому же, Урал. И по городу стоял стук — это трудармейцы в деревянных башмаках по улицам бегут. Пешком они ходить не могли, замерзали вдоль дорог.

Татьяна Юзеева

***

Рассказываю со слов моей мамы о ее дедушке и моем прадедушке, Дмитрии Константиновиче Лаптеве. Он родился в 1901 году <���…>. Война застала дедушку Митю в Москве, в то время он работал в Совмине, руководителем отдела. У него была бронь, но в конце июня он отправился на фронт добровольцем и был назначен политруком. Сохранились несколько его писем конца июня — начала июля 1941 года, написанных наспех на обрывках бумаги простым карандашом. Они полны веры в победу. Потом всю войну писем от него не было. Первые две недели войны дедушка Митя был на краткой подготовке политруков, последнее письмо отправил с исторической станции «Дно», под Псковом. После этого связь с ним оборвалась.

Позже выяснилось, что грузовик, в котором они ехали в сторону фронта, попал под бомбежку. Потом дедушка Митя рассказывал, что помнит, как он с бойцами в кузове ехал по безлюдной дороге, не зная, где проходит линия фронта. Неожиданно им навстречу выехал немецкий танк и выстрелил по машине. Дедушку Митю контузило, он потерял сознание, кого-то убило на месте, кто-то был ранен. Очнулся дед, когда над ними стояли немцы с автоматами. Если бы он был в форме, его расстреляли бы на месте. Но он был в гражданской одежде и к тому же успел побриться наголо, тогда только офицерам разрешали не брить голову. Он выглядел как гражданское лицо, это его и спасло от расстрела на месте. Так дедушка Митя оказался в концлагере на территории Западной Германии, где пробыл до конца войны. В лагере он организовал подпольную ячейку, участники которой планировали побег, занимался идеологической работой в подполье, поддерживал дух военнопленных. <���…>