Линор Горалик - Лишь бы жить

От болезней дедушку Митю спасало то, что какой-то заключенный смастерил ему обувь — незаменимую и ценнейшую в лагерных условиях вещь. Это было некое подобие валенок, обшитых остатками подошвы от галош. Дед называл их «чуни». Благодаря силе духа, своему крепкому здоровью и этой обуви дед выдержал все четыре с половиной года плена. В первые дни войны жена дедушки Мити, бабушка Шура, уехала в эвакуацию в г. Ядрин в Чувашии к родителям с младшей дочерью. Остальных троих старших детей распределили по разным детским домам. Бабушке потом пришлось возвращаться за ними и собирать их всех вместе. Во время войны бабушка Шура и ее сестра ходили к гадалке, хотели узнать о судьбе своих мужей. От дедушки Мити писем не было, а муж сестры писал с фронта. Гадалка сказала, что дедушка Митя погиб, а муж сестры вернется живым, но на деле вышло все ровно наоборот.

Дедушка Митя вернулся с войны только 7 ноября 1945 года. Его старшая дочь Тамара, которую он оставил подростком в начале войны, встречала его с моей двухнедельной мамой на руках. Под конец войны, в мае, концлагерь, где находился дедушка Митя, освобождали американцы. Они пригнали грузовики и сказали, что это три единственные и последние машины, которые идут на восток. Предупредили, что всех, кто вернется в СССР, непременно репрессируют и сошлют в Сибирь. Но дедушка Митя, не раздумывая, сразу решил уехать. Он рассказывал: «Как сидел на крыше барака, примерно на уровне второго этажа, так и спрыгнул оттуда в грузовик».

Как и предупреждали американцы, на родине всех вернувшихся из плена встретили органы НКВД и начали проводить проверку. Дедушку Митю проверяли полгода, пока не нашлись свидетели из того же лагеря, которые подтвердили, что он действительно вел там подпольную идеологическую работу, вел себя достойно и не изменил Родине. Дедушка Митя вернулся домой с подорванной психикой. Пребывание в плену не могло не отразиться на нем. Вплоть до ХХ съезда дед молчал, был необщителен с соседями и малознакомыми людьми, иногда резок в обращении с близкими. Но бабушка Шура всегда прощала его резкость и защищала перед всеми, жалела и понимала его.

В 1960 году, к 15-летию со Дня Победы дедушку наградили орденом Красного знамени, чему он был очень рад. Он дожил до перестройки. Мама привозила ему газеты с разоблачительными статьями о сталинском времени и репрессиях. Он говорил: «А ведь я все это знал! Я это знал! Но партия не виновата». До последних дней жизни он свято верил в коммунистическую идею и говорил моей маме: «Эх, Наталка, жаль, что ты не коммунист!» Однако иногда мог пошутить и приговаривал:»«Крепка Советская власть», — сказал мужик и утер слезу кулаком».

Любовь Лаврова

***

Знаю только, что мой дядя, подправив документы, почти мальчиком ушел на войну и дошел до Праги. Мой двоюродный дедушка был ранен в одном из боев за освобождение Будапешта. Другие, четверо, остались вечно молодыми солдатами. Никогда в моей семье не говорили о войне, никогда. Погибших вспоминали между собой взрослые, но о войне ни слова. И не было иконостасов, а всего четыре награды — по две на каждого из оставшихся в живых, да еще бабушкин орден. К войне награда эта прямого отношения не имеет, но для меня она дороже всех медалей и орденов на свете: к началу войны у бабушки было пятеро детей, а спустя два года — семеро. Еще два сына стали нашими, поскольку их родителей съела война. Моя бабуля выстояла, выдюжила, смогла сохранить жизнь всем своим детям. В книжечке к ордену «Материнская слава» III степени стоит замечательная дата — 11 мая 1945 года.

Сайера Юсуфи

***

Бабушка была медсестрой где-то в боевых частях, понятно, что познакомилась с огромным количеством военных — в том числе, летчиков. Несколько влюблены были безумно, письма даже после войны писали. Один летал на ИЛе, но упоминать нельзя же было в переписке, где ты и чем занимаешься, так вот он писал бабушке: «Дорогая Роза, мы с Илюшей сейчас там-то, скучаем по тебе и ждем встречи».

А после войны, кстати, ни за одного из летчиков не вышла замуж.

Anna Konoplya

***

Моей бабушке было 4 года, когда началась война. И жила она со своей бабушкой и младшим братом в украинской деревне. Рассказывать про войну для нее означает рассказывать про свое детство — и она рассказывает. Рассказывает, как пришли немцы. Дедушку ее расстреляли сразу же как политработника — вывели из деревни буквально на пару шагов и выстрелили в спину. Отца взяли в плен и продержали до конца 44-го, после освобождения его отправили на подготовку, и на войну он то ли уже не попал, то ли попал под самый конец. Дядя был в армии и сразу пошел на войну — вернулся контуженный и не в себе, много пил, не поехал в Москву к жене, потому что считал, что не нужен он ей такой. И сколько она ни приезжала, ни звала, ни плакала — не вернулся. Много позже встретил женщину и стал жить с нею в Херсоне. Там и умер.

Рассказывала, как бабушка во время бомбежек прятала ее в печку и сама туда голову и плечи засовывала — что входило. А как-то раз в дом в такой момент зашел немец и чуть не лопнул со смеху. Мол, голову спрятала, а в попу стреляйте. И еще рассказывала, как мама почти в самом конце войны прорвалась к ним из Москвы наполовину поездом, наполовину пешком, под пулями. И как странно было называть мамой эту ставшую за военные годы чужой женщину, которой не было рядом все это время. А рядом был самый родной и близкий на свете человек, с которым вместе она пережила все ужасы войны, — ее бабушка.

Ганна

***

Моя соседка была фронтовым шофером, она 1924 года, скоро будет 91-й день рождения отмечать. Так она только недавно начала кое-что рассказывать о войне, да и то, в основном, какие-то смешные моменты — как ее подруга Маша пришла в авиационный полк со швейной машинкой, да так потом всю войну с этой машинкой и прошла.

Людмила Ваганова

***

Мой дедушка, Дубченко Иван Яковлевич, воевал на Воронежском фронте. Был пехотинец, войну окончил рядовым. О войне рассказывал мало. Говорил, что очень хотел домой, где его ждали жена и четверо детей.

Другой дедушка, Трапенок Григорий Акимович, и бабушка, Трапенок Меланья Лаврентьевна, всю войну были партизанами. Дедушка был командиром партизанского отряда, награжден орденом Красной звезды (партизанили в белорусских лесах, р-н Березино). Сохранилось немного воспоминаний, которые знал мой отец. Вообще люди, прошедшие войну, мало об этом рассказывали, потому что было тяжело об этом вспоминать. Помню, что дедушка вроде как и хотел нам рассказать о войне, но у него на глазах всегда появлялись слезы — поэтому мы знаем совсем немного.

Ковалева (Трапенок) Инна

***

Про войну, которую прошел всю — до Берлина, — мой дед, Илья Соломонович Пал, рассказывал не часто — и только хорошее <���…>. Например, в 1944 году замполит вызвал деда и объявил: «Вам телеграмма! Не знаю, правда, радоваться вам, или плакать… У вас родился сын!» И осторожно посмотрел на деда. Тот, окрыленный чудесной новостью, удивился: «Почему же плакать???» Замявшись, замполит отвечал: «Понимаете ли, я просмотрел все ваше дело. Последние три года вы непрерывно находились на фронте…» Дедушка рассмеялся. Дело в том, что за 9 месяцев до этого его после ранения отправили в госпиталь в Орехово-Зуево. По счастливой случайности главврач больницы лично знала бабушку и вызвала ее из города. Так и получилось, что они смогли встретиться. Ну и еще одной пикантной подробностью истории рождения Вити являлось то, что госпиталь находился в здании Дома культуры, а кровать деда стояла непосредственно на сцене с кумачовым занавесом. Позже в семье шутили, что, наверное, именно поэтому Витя, когда вырос, пошел работать в театр.