Линор Горалик - Лишь бы жить

Бабушка махнула рукой, оборвавшись на полуслове, и разрыдалась в голос.

Basil Stasevski

***

Рассказывала про немца с губной гармошкой, который с ней играл и давал консервы иногда, и показывал фотографию своей семьи. И как убило его во время бомбежек перед концом войны. Разные в ее рассказах немцы — некоторые люди как люди, а некоторые как есть фашисты. И про предателя-старосту, отобравшего последнюю корову. И как гнали евреев мимо деревни, а все пытались им что-нибудь передать. Как их расстреляли недалеко от деревни, и земля еще пару дней шевелилась, потому что половину закопали живьем. Как немцы забрали все, что было съедобного в доме, и они с бабушкой размалывали кору и солому и пекли из этого лепешки. Варили суп из крапивы. И брат сосал палец и страдал рахитом.

Ганна

***

Маме моего друга детства было 16, когда началась блокада. И в первую зиму, страшную, студеную, ее и подругу отрядили собирать умерших в парке ЦПКиО, что на Елагином острове. Шли они, сами тощие, качаются, и тащили за собой сани, огромные, тяжелые, и складывали они какими-то невероятными способами на эти сани окоченевшие трупы. Аллеи все белые, а люди чернеют, кого еще не засыпало. Вот тащат они этот груз, а ко второму мосту аллея чуть на спуск пошла, сначала то обрадовались, а потом как разлетелись эти сани, а девчонкам-доходягам и не удержать сани-то стало. Перед мостом как перевернулось все это хозяйство… Сели они тогда прямо на лед и расплакались, сил опять собирать трупы уже не было.

Sveta L’nyavskiy

***

Бабушка моя была самой старшей из пятерых детей. Когда село заняли немцы, молодежь согнали, погрузили в «теплушки» и угнали в Германию. Ехали, говорит, почти все время стоя, спали сидя, по очереди, живыми не все добрались. Ее определили на завод, делать какие-то коробочки. Уже потом, после освобождения, она узнала, что это были детали для самолетов. Очень переживала, говорила: «Ну мы же не знали!» Когда война кончилась, ее подруга, француженка, уговаривала поехать с ней. «Как же я, — говорит, — поеду? Мне домой надо, к семье, в деревню!» И отказалась. Когда их отправляли домой, ехали они точно так же, в набитых теплушках, без сна и практически без еды. Точно так же доехали не все. Когда выгрузились, их построили для переписи. Солдат увидел у нее дешевые маленькие сережки, которые подруга-француженка подарила, и сорвал. «Ишь, — сказал, — немецкая подстилка!» Почти всю жизнь она скрывала от детей, что была угнана в Германию, это считалось страшным позором. Каждый год вызывали в КГБ, и каждый год она рассказывала одно и то же, — что делали, как выглядело, какого размера деталь была. Мама моя узнала про все, когда вышла замуж за военного и ему выпало служить в Германии. Тогда бабушка маме сказала — не выпустят вас, из-за меня. Странное дело — их выпустили. Еще более странное — мама сделала бабушке вызов, и ей разрешили выехать к дочке в Германию на пару недель. «Думала ли я, что когда-нибудь пройду по этим улицам как победительница? Я ведь не знала тогда, доживу ли до завтрашнего дня…»

Инна Титова

***

Дед никогда не говорил о войне. Хотя до Берлина дошел. Ордена-медали. Мы маленькие были, играли с ними в детстве, потеряли кучу. Нам разрешали.

Бабушка рассказывала, как в оккупации жила. Пришли немцы в деревню, мужчин нет, понятное дело, ну они баб согнали окопы рыть. Зима, холодина, они роют. Вечером согнали в сарай и оставили так. Автоматчик на выходе. Еды нет, воды нет, холод лютый. Сидят час, сидят другой. Сил нет больше. Тут кто-то из женщин и говорит: «Бабы, либо замерзнем тут сами, либо убьют, все равно помирать, так пошли до деревни!» Вышли, автоматчик стоит. Посмотрел на них, махнул рукой и отвернулся — идите, мол. Так и ушли…

Eugenia Prokudina

***

Мой отец перед войной работал доменным на металлургическом заводе на Урале. На войну его не взяли — бронь оформляли всем, работающим в доменном цехе. Отказывали ему трижды в просьбе отправки. В последний раз он даже порвал свой комсомольский билет, думал, что попадет на войну хоть через штрафбат. Но его все равно оставили на заводе. Работать по 16 часов в день. Чтобы стоять у доменной печи на опухших ногах, ноги вбивал в высокие мокрые валенки, выше колен. Только всю войну, и еще два года после всегда при нем был чемоданчик со сменкой — на случай, если за ним придут. Его подсобного забрали в лагерь за то, что он похвалил немецкую штыковую лопатку: ловенько, мол, сделана.

Лариса Баранова

***

В самом начале войны на одного из моих прадедов, Филиппа, была наложена бронь. Его не отправили на фронт, он участвовал в эвакуации. Совместно со своими земляками из Восточной Украины Филипп вел крупный рогатый скот под Сталинград, пешком. Моя бабушка Анна рассказывала с его слов, что по пути животные падали от болезней и мужчины плакали, как дети, боялись расстрела (за то, что не всех уберегли). Обошлось…

В эвакуации он продолжил работать в тылу. Его жена Антонина и шестеро детей приехали на поезде. Из этого путешествия моя бабушка запомнила только, как ее старший брат (9 лет) пошел за водой во время остановки поезда. Когда он вернулся, не смог найти свой вагон (переместили паровоз) и пока разбирался что к чему, поезд тронулся. К счастью, успел догнать и запрыгнуть на ходу.

Под Сталинградом мой прадедушка встретился с семьей, но история их жизни там напоминает одну из антиутопий. Мужчины отдельно, женщины отдельно, дети отдельно. Филипп работал в колхозе (организованном в степи). Моя прабабушка Антонина заботилась о нем и об остальных его коллегах. Стирка, уборка, готовка, добыча продовольствия, для всех работников. Дети были в «импровизированном» детском саду под присмотром прапрабабушки.

Однажды ночью Антонина возвращалась с продовольствием в лагерь, на ее повозку напали волки и задрали кобылу. Ее крики услышал старенький сторож и побежал ей навстречу, паля из ружья. Он же отстоял прабабушку на суде (судили за то, что не уберегла лошадь).

Marina Hoyle

***

Тетя Соня была блокадницей. Это бабушкина тетя. Когда прорвали блокаду, первыми влетели в город военные самолеты. И ее брат, военный врач, нашел ее и привез ей еду. Она наелась, хотя после такой многомесячной голодовки нельзя было сразу много есть, и погибла от того, что желудок не справился с таким количеством пищи.

Прадед был лором, хирургом в военном госпитале на границе с Ленинградом. Второй прадед погиб под Нижним Новгородом. Тоже был хирургом. Машина попала под артобстрел. Прабабушка с бабушкой, которой было 12 лет, уехала в эвакуацию в Казахстан. В 45-м вернулись в Ленинград. Прадеда вывезли по «Дороге жизни», и во время войны он приехал в Казахстан к своей семье где-то в 42—43-м.

Maria Vilner