Денис Черевичник - Всемирная история поножовщины: народные дуэли на ножах в XVII-XX вв.

Как мы видим из приведённых примеров, несмотря на изобилие поводов к поединку, целью ионийских дуэлянтов было не убить, а только изуродовать противника и в качестве символа бесчестия и унижения оставить ему шрамы на лице [1054] Ibid., p. 367. .

У островитян также существовал более символический и значительно менее кровавый тип поединков, известный как «мандинада». Майкл Херцфельд в своей работе о славящихся задиристостью пастухах Крита отмечал, что критские мужчины соревновались друг с другом в карточной игре и оспаривали место в мужской иерархии, обмениваясь песнями-оскорблениями [1055] Herzfeld, Michael. The Poetics of Manhood: Contest and Identity in a Cretan Mountain Village, Prineston University Press, Prineston, NJ (2005), pp. 143-144. . Можно сказать, что мандинада являлась греческим аналогом игры «в дюжину», распространённой среди чёрной городской молодёжи в США, когда испытывают остроумие соперника провокационными замечаниями о его матери. Также этот обычай напоминал аргентинскую пайяду, версоларизмо басков, капиаобу горцев Грузии и провокационные застольные игры итальянцев, такие, например, как пассател-ла. Как и пайада на Рио-де-ла-Плата, критская мандинада проходила в форме песенного диалога. Когда какая-либо строфа казалась соперникам слишком обидной или один из стихоплётов был не в состоянии достойно ответить на тираду соперника, участники этого условного импровизированного поединка хватались за ножи. Майкл Херцфельд приводит образчик провокационного поведения на мандинаде. Так, например, влюблённый юноша пел: «Ahhi ken a iksera ekini рои той meli, Na tin daizo zakhari, karidhia me to meli» («Ах, если бы я только знал ту, что предначертана мне в будущем, я бы пил её сладость, наслаждался её плодами и мёдом»). На что он слышал насмешливый ответ: «Ма to Theo katekho tine, ekini pou sou meli: Stou SkdTufadhonikou tin avli tin ekhoune dhemeni!» («Клянусь Богом, я её знаю — ту, что тебе предопределена в будущем — она же привязана в скотном дворе Скоуфадоникоса!») [1056] Ibid .

Любому горцу сразу становилось ясно, о чём речь: воображаемая невеста — это осёл! В подобной ситуации было не избежать кровавой развязки — назвать кого-либо ослом являлось в Греции одним из тяжелейших оскорблений.

Среди европейских аристократов или элиты юга США ритуальный поединок обычно начинался с вербального оскорбления, демонстрации неуважения или с символического акта физического унижения, такого, например, как пощёчина. Греческие мужчины, как мы убедились, в качестве повода к драке чаще всего использовали провокационные оскорбления из своего богатого запаса выражений с сексуальным подтекстом. После некоторых слов, сказанных в определённом контексте, что обычно происходило в винной лавке или таверне, пути назад уже не было. Мужчина должен был или принять вызов, или «потерять лицо».

С момента революционных исследований таких этнографов, как Дж. К. Кэмпбелл, Джулиан Питт-Риверс и Дж. Г. Перестиани, честь наконец начали рассматривать как ключевой элемент в жизни современных сельских сообществ Испании и Греции. Последующие исследования в этих странах и других регионах Средиземноморья привели к выводу что именно так называемый «комплекс стыда и чести» является центральным определяющим элементом системы средиземноморской культуры. Существует некий комплекс действий и представлений, которые повторяются в различных культурах, исповедующих культ чести. В данном случае нас интересуют два основных и постоянных фактора.

Первым фактором является то, что в культуре чести статус, репутация и уважение оцениваются, даруются или аннулируются только судом мужского общественного мнения. Вследствие этого честь выступает как разделитель культурных границ. Кроме того, честь тесно связана с агрессией. Так как мужественность постоянно выставлена на всеобщее обозрение, она всегда находится в опасности, и поэтому репутация мужчины напрямую зависит от его способности открыто противостоять всем проблемам. В культурах чести это развивает «воинственный дух», имеющий глубокие корни в социальном контексте средиземноморского общества. Таким образом, вторым основополагающим фактором и главным условием существования человека в «сообществе чести» была готовность применить физическое насилие для защиты своей репутации. Или хотя бы демонстрация готовности [1057] Gallant, Thomas W. Honor, Masculinity, and Ritual Knife Fighting inNineteenth-Century Greece. // The American Historical Review, Vol. 105. No. 2, April 2000, p. 375. .

Средиземноморские отчёты этнографов полны яркими описаниями красочной демонстрации мужской бравады. Но существует парадокс: антропологи отмечают, что, несмотря на мачистское позёрство, в действительности происходило очень мало реальных актов насилия, особенно с летальным исходом. Так же и в официальных судебных и полицейских отчётах не так много записей, регистрирующих убийства в поединках чести. Другими словами, было много мужской бравады, но мало крови. В своём исследовании саракатсани — греческой этнической группы, известной в основном благодаря склонности к насилию, Кемпбелл отметил, что «ножи они вынимают с большой бравадой только в том случае, когда точно уверены, что другие присутствующие помешают пустить их в ход». Также и Питт-Риверс считал, что в испанской Андалусии двое соперников вставали в стойку только тогда, когда были уверены, что зрители готовы их растащить. И наконец, Дэвид Гилмор в своём фундаментальном исследовании агрессии и чести в Испании не обнаружил реальных случаев насилия, угрожавшего жизни. Вместо этого он пришёл к выводу, что мужская агрессия на Пиренейском полуострове, в общем и целом была скорее ориентирована на символические проявления мачизма [1058] Ibid., p. 376. . Что, как мне кажется, является достаточно спорным утверждением.

Кроме поединков на ножах среди греческих мужчин была распространена и другая форма ритуального насилия — убийства в результате вендетты.

11 сентября 1835 года на деревенской площади Пилароса на Кефалинии во время обычной вечерней прогулки фермер Спиридон Калихиас подошёл к помощнику констебля Теодоросу Маридасу, вытащил из-за пояса пистолет и убил его выстрелом в голову. Многих в притихшей толпе это убийство совершенно не удивило. Более того, несколько человек даже угрюмо кивнули в знак удовлетворения. Некоторые из близких убитого полицейского бросились за оружием, другие поспешили в церковь, чтобы отзвонить заупокойную. Родственники, жалобно причитая, собрались вокруг тела и начали похоронный ритуал. Через несколько часов из столицы прибыл отряд из десяти вооружённых полицейских. Но все сорок допрошенных свидетелей хранили гробовое молчание: никто ничего не видел. Даже родня убитого ничего не сообщила о личности нападавшего. Через семнадцать дней, в течение которых никто не мог покинуть деревню, личность убийцы в конце концов была анонимно установлена. Тремя днями позже он был задержан полицейскими в соседней деревне в доме своего двоюродного брата.