Павел Черносвитов - Загадки Древней Руси

Однако это действительно минимум. Большинство специалистов считает, что у людей, входящих в единый этнос, должна быть еще и общая «картина мира». То есть в этническое сознание должно входить понимание общности своего происхождения — хотя бы чисто мифологическое, например от одного легендарного предка или даже тотема; общности ранних этапов своей истории — пусть, опять-таки, фантастической; общности космогонических мифов. Отсюда — общность некоторых, наиболее важных черт материальной культуры, таких как общность погребального обряда, общность орнаментальных мотивов на различных изделиях, общность в конструкциях жилищ.

Поясним: орнаментальные мотивы в древности — это не украшательство в нашем понимании. Это — священные (сакральные) сюжеты, играющие роль оберегов либо самих предметов, либо людей, которые этими предметами пользуются. В свою очередь, жилище — тоже сакральное пространство. Разумеется, в первую очередь оно должно отвечать требованиям реальной жизни — защищать людей от непогоды, от нападения зверей и прочего. Поэтому конструкции жилища во все исторические эпохи, с древнейших времен, эти требования выполняли — насколько можно судить по археологическим материалам. Но в понимании древнего человека оно выполняет эти функции не столько в силу реальной своей конструкции, а главным образом потому, что оно «правильно» организовано в высшем смысле, то есть правильно моделирует «устройство» мира. Поэтому внутри него все и всегда должно быть неизменно: очаг должен находиться там-то, спальные места — там-то, пищу можно готовить там-то, мужчины должны находиться там-то, женщины — там-то, и так далее. Вот почему тип жилища, как и тип погребения, — оно ведь тоже сакрально — достаточно устойчивая этническая черта, маркер этноса.

Любопытно, что именно по типу жилища (или способу погребения) иногда можно сказать, в какой экологической или климатической зоне изначально сложился тот этнос, который эти жилища строил, хотя археологически оно может быть обнаружено за сотни километров от места первоначального своего зарождения. Но именно в силу сложившейся этнической традиции, смысл которой, может быть, уже давно потерян ее носителями, люди этого этноса будут продолжать строить именно такие жилища на новых местах своего расселения до тех пор, пока они еще чувствуют себя к этому этносу принадлежащими: «у нас так принято!» Или пока условия жизни не изменятся настолько круто, что строить «как у нас принято» станет совсем невозможно: ну, нельзя строить срубы в голой степи — леса нет! И обычай сжигать тела покойников тоже в степи не появится — опять же, леса не напасешься. А обычай насыпать над могилами большие курганы не появится в лесу — нет такого большого открытого пространства, на котором можно было бы набрать столько грунта. Да и все равно не видно этого кургана в лесу, да и зарастет он быстро, — зачем вообще его тогда насыпать? А в степи все это смысл имеет: большой курган видно за километры, его не забудут многие поколения потомков, к тому же он прекрасный маркер своей племенной территории.

Мы не зря так много говорим на эту тему. Устойчивость, — как правило, многовековая — этнических традиций в материальной культуре — это вещь, без которой археологический поиск предков любого народа был бы в принципе невозможен. Как мы говорили во «Введении», археологам очень редко достаются памятники, содержащие письменные свидетельства языка, на котором говорили люди, оставившие какую-то археологическую культуру. Такое встречается либо на памятниках древних цивилизаций, либо на средневековых городских памятниках более поздних государств. Но в целом их ведь меньшинство! А как, не зная языка людей, оставивших большую часть археологических памятников мира, судить об этнической принадлежности их создателей? Да только по устойчивым признакам материальной культуры!

Именно устойчивость «этнического стереотипа поведения» позволяет археологам пользоваться так называемым ретроспективным методом. Суть его в следующем. Этнографические исследования любого современного народа выявляют комплекс этноопределяющих, присущих именно ему признаков. Археолог же, выделив ту часть этих признаков, которая касается материальной культуры, пытается отследить хотя бы главные черты этого комплекса, исследуя археологические памятники в последовательности от самых поздних к самым древним. И если круг памятников, охваченных исследованием, достаточно широк, то археолог в принципе может «отловить» все сохранившиеся компоненты этого комплекса, как бы широко они ни «растекались» по территории и как бы глубоко ни уходили в древность. Он может также выявить место и время, когда части этого комплекса еще входили в другие комплексы, которые, в свою очередь, со временем распадались, образуя новые комбинации признаков — и так до тех пор, пока в глубине веков не растворятся окончательно малейшие признаки зачатков культуры того народа, историю которого он пытается восстановить. Двигаясь же в обратную сторону, из древности к нашему времени, он может найти то место и время, когда все признаки материальной культуры этого народа слились наконец в ту комбинацию, которая уже по всей совокупности исторических источников принадлежит ему, и только ему. Тогда археолог может считать свое исследование законченным.

Именно таким методом изучает историю славян один из самых сегодня компетентных специалистов В этом вопросе, археолог-славист В. В. Седов, к трудам которого мы будем чаще всего обращаться в дальнейшем изложении. Объективности ради заметим, что не все специалисты согласны с этим подходом. Есть, например, известные лингвисты, которые полагают, что комплекс материальных признаков какой-либо культуры не есть собственно этнический признак, и нельзя его считать сцепленным с языком, на котором говорят его носители, то есть это два независимых признака человеческой культуры. Главным же этноопределяющим признаком является язык, поэтому в первую очередь надо искать именно древние следы интересующего нас языка, а не материальной культуры [Нидерле, 1956, с. 26; Филин, 1962, с. 65–75; Попов, 1973, с. 16].

Такие следы, как правило, есть. Это топонимы и особенно гидронимы, названия местностей и водных объектов. Доказано, что они могут сохраняться на местности тысячи лет, хотя население, здесь живущее, может неоднократно сменяться, а каких-то народов, живших здесь в древности, теперь вообще уже нет. Для сохранения топонима нужно только одно условие: чтобы вновь пришедшее население застало здесь хотя бы часть предыдущего и имело с ним разговорный контакт. Конечно, если пришельцы огнем и мечом освобождают территорию от аборигенов, вырезая их поголовно, туг уж не до вопросов: «Скажите, ребята, а как у вас называется эта речка?» Но такое, по-видимому, случалось в истории не очень часто. Поэтому до наших дней дожили топонимы, «присвоенные» некоторым местностям, рекам, озерам и морям много тысяч лет назад на языке народов, которых там уже давно нет. Их выявление и определение языковой принадлежности — огромная и постоянно ведущаяся лингвистами работа, которую можно было бы назвать «лингвистической археологией».