Альфред Козинг - «Сталинизм». Исследование происхождения, сущности и результатов

Конечно, вместе с большими успехами экономического строительства появился энтузиазм и заслуженная гордость большими достижениями, особенно среди рабочего класса, так что согласие с политикой партии росло. Однако о настроении среди сельского населения после завершения коллективизации сельского хозяйства можно лишь строить предположения. Хотя сельскохозяйственное производство медленно восстанавливалось и укреплялось, однако никто больше не слышал и тем более не ощущал чего-либо из масштабных обещаний и заявлений Сталина о том, что Советский Союз за несколько лет станет крупнейшим производителем зерна в мире и что всё колхозное крестьянство будет иметь обилие продуктов.

Жизнь сельского населения продолжала быть очень бедной. Однако то, как это сказалось на его сознании, не проявлялось публично. Ритуальные демонстрации в больших городах, происходившие по определённым случаям, например, в честь годовщины Октябрьской революции, создавали видимость полного согласия населения с политикой руководства. Но это было в лучшем случае лишь полуправдой, потому что внятная критика реальных условий уже не могла появиться, а несомненно существовавшее недовольство многими вещами не выражалось публично. Однако в руководстве партии и государства это создавало иллюзию, что народ един с партией и полностью одобряет и поддерживает её политику. Функционеры партийной верхушки тоже не особо заботились о тщательном исследовании того, что́ на самом деле думают массы населения. В своём по большей части ложном сознании общественной реальности они имели лишь искажённое представление об этом, став в определённой мере жертвами своей собственной пропаганды.

Не существовало тщательного анализа общественной действительности формировавшегося сталинизма со всеми его противоречиями и недостатками, как неизбежными, так и теми, которых можно было избежать, с помощью инструментария исторического материализма и материалистической диалектики, чтобы можно было объективно оценить достигнутую ступень развития, выявить совершённые ошибки и их причины и предложить и осуществить необходимые коррективы. При сталинской деформации и догматизации марксизма возникало также всё более и более поверхностное отношение к теории марксизма в целом, и это было характерной чертой сталинистского мышления. Сведённый к немногим догматически сформулированным ведущим принципам, сталинский марксизм-ленинизм не годился для теории. Он был препарирован для заучивания наизусть, но революционно-критический дух подлинного марксизма при этом был потерян, и даже более того, такой дух стал подозрительным, так как он не признавал достигнутое состояние окончательным, а постоянно побуждал к критическому анализу и к дальнейшему развитию.

Огромное преимущество социализма — иметь в марксистской теории и её методах научный инструмент постоянного самоанализа и самокоррекции — был утерян при сталинском выхолащивании и искажении марксизма, при его превращении в догматическую систему «марксизма-ленинизма», и это имело долговременные последствия для всего развития социализма. Вместо творческого дальнейшего развития марксистской теории в связи с новыми задачами и проблемами социалистического строительства, эта необходимая работа была прекращена, так как теперь лишь Сталин должен был иметь право обогащать марксистскую теорию, в то время как марксистские учёные в области общественных наук ограничивались толкованием и пропагандой так называемых открытий Сталина. Поколения марксистских учёных формировались и воспитывались в этом духе и были вынуждены, несмотря на свои знания, подчиняться сталинскому способу мышления, или же они, усвоив его, сами были столь деформированы, что даже не осознавали необходимости другого метода работы.

Сталин, так же как и его преемники, постоянно ссылался на марксизм-ленинизм как на теоретическую основу своей политики. Однако нельзя найти серьёзного теоретического обоснования его важнейших решений, основывавшегося на анализе результатов предыдущего развития, так как ссылка на подходящие цитаты не может заменить его. Ещё более формалистическое поверхностное отношение к марксистской теории в руководстве КПСС после смерти Сталина проявилось и в том, что больше в Политбюро никогда не появлялась сколько-нибудь заметная теоретическая голова. Потому что Суслова, который в качестве секретаря по идеологии и некоего серого кардинала десятилетиями заботился о господстве сталинистской идеологии, на самом деле нельзя назвать теоретиком. Все последующие первые или генеральные секретари окружали себя подчинёнными советниками и опирались на их взгляды и заготовки.

Но и Сталин не вёл себя последовательно в согласии со своими принципами. Во многих принципиальных вопросах он выражал взгляды, совпадающие с концепциями марксизма; он достаточно точно знал, что́ можно и нужно говорить публично, не важно, что́ именно ты думаешь об этом втайне, как и то, что на практике ты действуешь иначе. Ярким примером является его отношение к антисемитизму. Сталин, конечно же, знал, что антисемитизм не укладывается в марксистские концепции, поэтому он публично высказывался в этом духе. Например, он заявлял:

«Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. […] Поэтому коммунисты как последовательные интернационалисты не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма» [182] И. В. Сталин. Об антисемитизме. Ответ на запрос Еврейского телеграфного агентства из Америки. Сочинения, т. 13, стр. 28. .

Но это чистое лицемерие, так как втайне Сталин никогда не оставлял своих антисемитских взглядов, наоборот: с его возрастом они даже усилились. Уже тот факт, что он объявил антисемитизм формой каннибализма, указывал, что здесь что-то не сходится, так как приравнивание к каннибализму — просто глупость. Но важнее то, что Сталин в узком кругу зачастую изрекал самые дикие антисемитские предрассудки, что доказано многочисленными свидетелями. Кроме того, он вовсе не думал строго преследовать и наказывать антисемитизм, так как он сам употреблял такие же оскорбления. Это, например, происходило в уничижительных спорах с Троцким, Каменевым и Зиновьевым, когда те в общей оппозиции выступали против Сталина [183] Поэтому не удивительно, что скрытый антисемитизм процветал даже в кругах высших функционеров КПСС, что я лично вынужден был констатировать. В Москве я однажды вступил в острый спор с Иваном Тимофеевичем Фроловым, с которым я познакомился в 1960 году, когда он был секретарём редакции журнала «Вопросы философии». Мы плотно сотрудничали в подготовке и организации заседаний редакций философских журналов социалистических стран, регулярно происходивших с 1962 года. Так как мы оба были единодушны в критическом отношении к Сталину и в особенности в отношении к его искажению и вульгаризации марксистской философии, между нами возникла долгая дружба. Позднее Фролов занялся руководящей деятельностью в ЦК КПСС, после чего стал главным редактором теоретического органа КПСС «Коммунист», и в конце концов поднялся до одного из важнейших советников Горбачёва, а также был избран членом Политбюро. Наши споры о его антисемитизме произошли, по всей вероятности, в начале 1970-х годов, и после того наши отношения стали более прохладными. Я сталкивался также с антисемитскими оговорками и других коллег моего ремесла, и можно считать их симптоматичными для довольно большой части советской номенклатуры. .