Жан-Пьер Баблон - Генрих IV

Отныне существовало только два выхода. Первый — отказаться от Салического закона с двумя вариантами: либо сохранить обычай, лишающий женщину короны, но разрешить ей передавать ее (это было решение в пользу герцога Лотарингского), либо позволить женщине царствовать (это было бы решение, в пользу герцогини Лотарингской или скорее в пользу инфанты, дочери Елизаветы Валуа, старшей сестры герцогини Лотарингской). Впрочем, последний вариант противоречил древней антифеминистской пословице, взятой из Евангелия теоретиками монархии: «Негоже лилиям прясть».

Второй выход — сохранить Салический закон, но исключить из наследования еретиков, будто их вовсе не существует. Тогда французским престолонаследником, становился младший брат Антуана Бурбонского, шестидесятидвухлетний кардинал Шарль (Карл), тот, кто был крестным отцом Генриха Наваррского. После него по порядку наследования шел не принц Конде, исключенный как еретик, а его братья, воспитанные в католичестве, принц Конти, будущий кардинал Вандомский, и граф Суассон, наконец, более дальние Бурбоны, герцог Монпансье и его сын.

Существовала также и третья возможность — считать, что династия Капетингов угасла и искать другую королевскую династию. Разумеется, подумывали о поборниках католицизма Гизах, чьи шансы были подкреплены ложными аргументом, вымышленным специалистами по генеалогии: через Лотарингский дом, младшей ветвью которого они являлись, Гизы якобы восходили к Каролингам, противозаконно лишенным трона Гуго Капетом. И вот Генрих Гиз — наследник трона своего предка Карла Великого, призванный восстановить христианский династический порядок! Если скипетр выскользнет из слабеющих рук Генриха III, Гиз должен завладеть им, подобно тому, как когда-то Пипин Короткий выхватил его из рук Хильперика III, заключенного для этого в монастырь. В те времена была мода на древнюю историю французского королевства, и казалось, что повторяется та же ситуация. Екатерина Гиз, герцогиня Монпансье, повесит на пояс ножницы, чтобы выстричь тонзуру у недостойного царствовать Валуа.

Но только течением времени эти три варианта будут представлены на выбор французов, а в 1584 г. Генрих III и его мать имели разные взгляды на преемственность. Екатерина хотела отменить Салический закон, а король — сохранить. Цель его порой непонятных усилий состояла в том, чтобы заставить своего кузена и зятя отречься от ереси. Более дальновидный в этом случае, чем мать, Генрих III понимал, что только эта процедура позволяет соблюсти установленный порядок и пресечь любое оспаривание законности в настоящем и будущем. Монархия и без того уже подвергается нападкам, так стоит ли подрывать ее самое прочное основание — веками существующий принцип передачи короны?

Действительно, с некоторых пор раздавались голоса, пробивающие брешь в монархическом принципе и оспаривающие абсолютизм. Теоретики этих идей, так называемые «монархоборцы», критиковали королевскую власть и находили отклик в обществе. Королевство было хронически нездоровым. Короли-дети заведомо становились игрушками в руках своего окружения. Варфоломеевская ночь, непоследовательность королевской политики, слабость власти породили стойкое неодобрение подданных. Екатерина Медичи сосредоточила на себе ненависть антифеминистов. Ненависть обрушилась также и на Генриха III. Все его поступки и вкусы вызывали раздражение: его пристрастие к Макиавелли и склонность к вероломной политике, его слабость и нерешительность, его показная набожность, легкомыслие его двора, чрезмерное благоволение к фаворитам.

Критика королевской власти была связана также с экономическим и социальным кризисом. Общественное мнение было бы не таким ожесточенным, если бы народ меньше страдал. Но во второй половине XVI века на Францию одновременно обрушились все несчастья. Кризис породил Лигу и восстановил против Генриха Наваррского население, доведенные отчаянием до фанатизма.

Все пришло в упадок с началом «смут». Большие маневры протестантских войск в 1582 г., которые проводил Конде между Mo и Орлеаном, были восприняты католическим мирным населением деревень и небольших городов как опустошительный набег. По мере распространения террора стал повсеместным один и тот же сценарий: богатые спасались бегством, бедные оставались на месте и подвергались бесчинствам войск. Собственность грабилась, урожаи сжигались. «Не осталось ни одного фруктового дерева, ни одного дома с крышей», — писал очевидец осады Корбейя. И ненависть к гугенотам распространялась пропорционально ненависти к ландскнехтам, иностранным варварам, которые пришли грабить и убивать во имя протестантской религии.

Это первое опустошение ввергло крестьянство в такую нищету, что ему уже было не под силу вынести другие невзгоды: череду непогод и неурожаев. Наступил «малый ледниковый период» с резким изменением сезонной температуры — дождливое лето и суровые зимы. За исключительно холодной зимой 1564–1565 гг. последовало дождливое лето. Яровой хлеб сгнил, озимый вымерз в декабре вместе с виноградниками и ореховыми деревьями, Сена несколько недель была скована льдом. Соответственно сильно подскочили цены на хлеб. Между тем возобновились военные действия, вызвавшие в 1567–1568 гг. новые опустошения. Самые неимущие крестьяне вскоре образовали кочующие толпы, хлынувшие в Париж, чтобы попытаться выжить за счет благотворительности или работы на больших стройках. Население столицы, насчитывающее, вероятно, 200000 жителей, резко возросло. И вот на таком фоне нищеты и перенаселения разразилась Варфоломеевская ночь, высвободившая необузданные страсти.

Драматическая череда событий на этом не закончилась. Урожай 1573 г. из-за очень холодной весны снова был плохим, лето 1574 г. было необыкновенно засушливым, в 1575 г. опять вымерзли фруктовые деревья. Затем пришел черед эпидемий: дизентерия в августе 1578 г. в Париже и соседних городах, в 1580 г. чума. Она внезапно началась в Париже, и те, кто бежал от нее в деревни, вскоре разнесли ее дальше.

Народ, ввергнутый в тяготы войны и голода, враждебный режиму, который не мог его защитить, ненавидящий Реформацию, в которой он видел причину своих бед, обратился к вождям, способным организовать самозащиту. Возродилась структура личной клиентелы, воскресившая старую феодальную систему, когда государство не гарантировало личной безопасности. Лига — это, с одной стороны, население, призывающее принцев спасти его от пропасти и мечтающее о правах и свободах, о прежнем регионализме, который казался золотым веком. С другой стороны, это бесчисленное множество аристократов, видевших в призывах населения повод пробить брешь в централизующей королевской власти, отвоевать утраченные позиции, восстановить привилегии дворянства и участвовать в управлении государством, изгнав иностранцев и судейских.