Виктор Цыгульский - Диалектика истории человечества. Том 2

«Данный предмет, это, прежде всего — материальное производство. Индивиды, производящие в обществе, — а, следовательно, общественно-определенное производство индивидов, — таков, естественно, исходный пункт. Единичный и обособленный охотник и рыболов, с которых начинают Смит и Рикардо, принадлежат к лишенным фантазии выдумкам XVIII века. Это — робинзонады, которые отнюдь не выражают, — как воображают историки культуры, — лишь реакцию против чрезмерной утонченности и возвращение к ложно понятой природе. Подобно тому как и «Общественный договор» Руссо, который устанавливает путем договора взаимоотношение и связь между независимыми от природы субъектами, ни в малой степени не покоится на таком натурализме. Это — иллюзия, и лишь эстетическая иллюзия больших и малых робинзонад. Это, напротив, предвосхищение «буржуазного общества», которое подготовлялось с XVI века, а в XVIII — сделало гигантские шаги на пути к своей зрелости. В этом обществе свободной конкуренции отдельный человек выступает освобожденным от естественных связей и т. д., которые в прежние исторические эпохи делали его принадлежностью определенного ограниченного человеческого конгломерата. Пророкам XVIII века, на плечах которых еще целиком стоят Смит и Рикардо, этот индивид XVIII века, — продукт, с одной стороны, разложения феодальных общественных форм, а с другой — развившихся с XVI века новых производительных сил, — представляется идеалом, существование которого относится к прошлому,— не результатом истории, а ее исходным пунктом; потому что соответствующий природе индивид, согласно их воззрению на человеческую природу, казалось, не возник исторически, а положен самой природой. Это заблуждение было до сих пор свойственно каждой новой эпохе. Стюарт, который во многих отношениях, в противоположность XVIII веку, стоит, как аристократ, на исторической почве, избежал этой ограниченности.

По мере того как мы углубляемся в историю, тем в большей степени индивид, а следовательно, и производящий индивид, выступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому: сначала еще в совершенно естественной форме в семье и в семье, развившейся в род; затем в возникающем из столкновения и слияния родов обществе в его различных формах. Лишь в XVIII веке, в «буржуазном обществе», различные формы общественной связи выступают по отношению к отдельной личности просто как средство для ее частных целей, как внешняя необходимость. Однако эпоха, которая порождает эту позицию — обособленного индивида, — есть как раз эпоха наиболее развитых общественных (с этой точки зрения всеобщих) связей. Человек есть в самом буквальном смысле zoon politikon, не только общительное животное, но животное, которое только в обществе и может обособляться. Производство обособленного индивида вне общества, — редкий случай, который может произойти с цивилизованным человеком, случайно заброшенным в необитаемую местность и динамически уже носящим в себе общественные силы, — такая же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидов. На этом можно больше не останавливаться. Этого пункта можно было бы вовсе не затрагивать, если бы нелепости, вполне понятные у людей XVIII века, не были снова всерьез притянуты в новейшую экономию Бастиа, Кэри, Прудоном и т. д. Прудону и другим, конечно, очень приятно объяснять историко-философски происхождение какого-либо экономического отношения, исторического возникновения которого он не знает, путем создания мифов о том, будто Адаму и Прометею данная идея явилась в готовом и законченном виде, а затем она была введена и т. д. Нет ничего более сухого и скучного, чем фантазирующее locus communis [общее место]».

Таким образом, если речь идет о производстве, то всегда о производстве на определенной ступени общественного развития — о производстве общественных индивидов. Может поэтому казаться, что для того, чтобы вообще говорить о производстве, мы должны либо проследить процесс исторического развития в его различных фазах, либо с самого начала заявить, что мы имеем дело с определенной исторической эпохой, стало быть, напр., с современным буржуазным производством, которое в сущности является, собственно, нашей темой. Однако все эпохи производства имеют некоторые общие признаки, некоторые общие определения. Производство вообще, это — абстракция, но абстракция разумная, поскольку она действительно подчеркивает общее, фиксирует его и избавляет нас, таким образом, от повторений. Между тем это всеобщее или выделенное путем сравнения общее само есть нечто, многократно расчлененное, и выражается в различных определениях. Кое-что из этого принадлежит всем эпохам, другое — обще лишь некоторым. [Некоторые] определения общи как для новейшей, так и для древнейшей эпохи. Без них немыслимо никакое производство; однако, хотя наиболее развитые языки имеют законы и определения, общие с наименее развитыми, но именно отличие от этого всеобщего и общего и есть то, что составляет их развитие. Определения, которые действительны для производства вообще, должны быть выделены именно для того, чтобы из-за единства, которое вытекает уже из того, что субъект — человечество — и объект — природа — одни и те же, не было забыто существенное различие. В забвении этого заключается, например, вся мудрость современных экономистов, которые доказывают вечность и гармонию существующих социальных отношений, которые доказывают, напр., что никакое производство невозможно без орудия производства, хотя бы этим орудием была только рука, что никакое производство невозможно без предшествующего накопленного труда, хотя бы этот труд был всего лишь сноровкой, которую рука дикаря приобрела и накопила путем повторяющихся упражнений. Капитал есть, между прочим, также орудие производства, — он есть также прошедший, объективированный труд. Стало быть, капитал есть всеобщее, вечное естественное отношение; это получится, если я отброшу как раз то специфическое, что одно лишь делает «орудие производства», «накопленный труд» капиталом. Вся история производственных отношений представляется поэтому, напр., у Кэри лишь фальсификацией, злокозненно учиненной правительствами.

Если не существует производства вообще, то не существует также всеобщего производства. Производство есть всегда особая отрасль производства, напр. земледелие, скотоводство, мануфактура и т. д., или оно есть совокупность. Однако политическая экономия — не технология. Отношение всеобщих определений производства на данной общественной ступени к особенным формам производства надлежит развить в другом месте (впоследствии).

Наконец, производство не есть только особенное производство. Но всегда имеется определенный общественный организм. общественный субъект, действующий внутри более или менее обширной совокупности отраслей производства. Отношение научного изложения к реальному движению опять-таки сюда еще не относится.