Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

Совершенно очевидно, что такое сведение к одной господствовавшей моде никогда не проходило без определенного замалчивания. Рядом существовала, как мы говорили, огромная инерция бедноты. Существовали также, выступая над неподвижной поверхностью моря моды, локальное сопротивление и региональная замкнутость. Историков костюма наверняка приводят в отчаяние отклонения, искажения в общем развитии. Двор бургундских Валуа был слишком близок к Германии, да и слишком самобытен, чтобы следовать моде французского двора. Там оказалось возможным в XVI в. всеобщее распространение фижм, и в еще большей степени и на протяжении веков — повсеместное ношение мехов, но и эти каждый носил по-своему. Брыжи могли варьировать от скромной рюши до огромных кружевных брыжей, какие мы видим на Изабелле Брандт на портрете, где Рубенс изобразил ее рядом с собой, или же на жене Корнелиса де Воса на картине из Брюссельского музея, где рядом с нею и двумя своими дочерьми изображен и сам художник.

Цокколи — своего рода миниатюрные ходули, которыми пользовались женщины, дабы уберечься от луж на венецианских улицах; мода на них одно время, в XVI в., распространилась и за пределами Венеции. Баварский Национальный музей, Мюнхен .

Майским вечером 1581 г., после обеда ( doppo disnar ), в Сарагосу приехали трое молодых венецианцев — знатных, красивых, жизнерадостных, умных, обидчивых и самодовольных. Мимо проходит процессия со святыми дарами, за нею следует толпа мужчин и женщин. «Женщины, — ядовито записывает рассказчик, — крайне безобразны, с лицами, раскрашенными во все цвета, что весьма странно выглядело, в очень высоких башмаках, а вернее — в цокколи ( zoccoli ) {1007} по венецианской моде, и в мантильях, какие модны по всей Испании». Любопытство побудило венецианцев приблизиться к зрелищу. Но тот, кто желает видеть других, в свою очередь становится предметом внимания, его замечают, на него указывают пальцами. Проходящие мимо венецианцев мужчины и женщины начинают хохотать, кричат им обидные слова. «И все это просто потому, — пишет тот же Франческо Контарини, — что мы носили «нимфы» [кружевные воротнички] большего размера, чем этого требует испанский обычай. Одни кричали: «Ба, да у нас в гостях вся Голландия!» [подразумевалось: все голландское полотно, либо игра слов, связанная с olanda — полотном, из которого делали простыни и белье], другие: «Что за огромные салатные листья!» Чем мы изрядно позабавились» {1008} . Аббат Локателли, приехавший в 1664 г. в Лион из Италии, оказался менее стоек и недолго сопротивлялся «детям, что бегали за ним» по улицам. «Мне пришлось отказаться от «сахарной головы» [высокой шляпы с широкими полями]… от цветных чулок и одеться целиком по-французски» — со «шляпой Дзани» с узкими полями, «большим воротником, более подходящим для врача, нежели для священнослужителя, сутаной, доходившей мне до середины бедра, черными чулками, узкими башмаками… с серебряными пряжками вместо шнурков. В таком наряде… я не казался себе более священником» {1009} .

Герцогиня Магдалина Баварская, портрет работы Питера де Витте, прозванного Кандид (1548–1628 гг.). Пышный костюм: шелк, золото, драгоценные камни, жемчуг, дорогие вышивки и кружева. Мюнхенская пинакотека .

Внешне мода кажется свободной в своих проявлениях, своих причудах. На самом же деле ее путь во многом намечен заранее, а спектр возможностей для выбора в конечном счете ограничен.

Своим механизмом она вскрывает заимствование культурных явлений, во всяком случае правила их распространения. И всякое распространение такого рода медленно по самой своей природе, связано и с самим механизмом передачи, и с налагаемыми им ограничениями. Вот как потешался английский драматург Томас Деккер (1572–1632 гг.), вспоминая заимствования в одежде, сделанные его соотечественниками у других народов: «Гульфик пришел из Дании, ворот камзола и его корсаж — из Франции, «крылья», [пуфы на плечах], и узкий рукав — из Италии, короткий жилет — от голландского перекупщика из Утрехта, огромные штаны — из Испании, а сапоги — из Польши» {1010} . Такие свидетельства о происхождении не обязательно будут точны, но они, вне сомнения, точно отражают разнообразие составляющих элементов. И потребовался не один сезон, чтобы выработать из них рецепты, которые были бы приемлемы для всех.

В XVIII в. все ускорилось и, следовательно, оживилось, но легкомыслие отнюдь не сделалось общим правилом в этом безбрежном царстве, — легкомыслие, о котором охотно говорили свидетели и действующие лица. Выслушаем Себастьена Мерсье, хорошего наблюдателя, способного бытописателя, хотя, конечно, не очень крупного мыслителя, притом выслушаем его, не принимая безоговорочно на веру. В 1771 г. он писал: «Я боюсь приближения зимы по причине суровости этого времени года… Именно тогда зарождаются шумные и безвкусные сборища, где нелепо царят все ничтожные страсти. Вкус к легкомыслию диктует законы моды. Все мужчины превращаются в изнеженных рабов, целиком подчиненных женским капризам». И вот снова начинается «этот поток быстротечных мод, фантазий, развлечений». И еще: «Ежели бы мне пришла фантазия написать трактат об искусстве прически, в какое бы изумление привел я читателей, поведав им, что существует триста или четыреста способов подстригать волосы приличного человека!» Цитаты эти вполне соответствуют обычному тону автора, охотно выступавшего в роли моралиста, но никогда не упускавшего случая и развлечь читателя. Более велико искушение принять Мерсье всерьез, когда он оценивает эволюцию женской моды своего времени. Фижмы «наших матерей», прорезная ткань оборок, «опоясывающие их обручи, все это множество мушек, из которых иные похожи подчас на настоящие заплаты, — пишет он, — все это исчезло, за исключением неумеренной высоты дамских причесок: чувство смешного не смогло исправить сей последний обычай, но этот недостаток умеряется вкусом и изяществом, кои преобладают в структуре этого элегантного сооружения. В целом женщины сегодня одеты лучше, чем когда-либо раньше, их убранство соединяет легкость, приличие, свежесть и изящество. Эти платья из легкой [индийской] ткани обновляются чаще, нежели платья, блиставшие золотом и серебром; они, так сказать, следуют за оттенками цветов разных времен года…» {1011}

Вот вам прекрасное свидетельство: мода ликвидирует и обновляет — делает двойную работу, стало быть вдвойне трудную. Новшеством, о котором идет речь, были набивные индийские ткани из хлопка, относительно недорогие. Но ведь и они не за один день покорили Европу. И история тканей определенно говорит о том, что все неразрывно связано на этом карнавале моды, где приглашенные были менее свободны, чем это казалось на первый взгляд.