Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

Разумеется, существовало определенное постоянство зон производства. Так, обрисовывается зона, ареал шерсти, довольно мало изменившийся с XV по XVIII в., если оставить в стороне опыт, свойственный Америке с ее очень тонкой шерстью вигони и грубой шерстью ламы. Этот ареал охватывал Средиземноморье, Европу, Иран, Северную Индию, холодный Северный Китай.

Следовательно, в Китае были свои овцы, «и шерсть там весьма распространена и дешева». Однако же «они совсем не умеют делать из нее сукна по европейскому образцу» и очень восторгаются английским сукном, хоть почти его не покупают, ибо в Китае «английские сукна стоят несравнимо дороже самых прекрасных шелковых тканей». Китайские плотные шерстяные ткани грубы, это своего рода власяница {1021} . Тем не менее они изготовляли некоторые саржи, «весьма тонкие и весьма ценные… в кои обычно облачаются зимой старцы и уважаемые особы» {1022} . Так что у китайцев не существовало затруднений, связанных с выбором. У них были шелк, хлопок, да еще два или три вида легко поддающихся обработке, хотя и не особенно распространенных, растительных волокон. И когда на севере наступала зима, мандарины и большие господа одевались в соболя, а бедняки — в овчину {1023} .

Тканям, как самому скромному из благ культуры, удавалось перемещаться, внедряться в новых областях. Шерсть найдет свою землю обетованную в XIX в. в Австралии. Шелк появился в европейском мире, несомненно, в эпоху Траяна (52-117 гг.); хлопок покинул Индию и заполонил Китай начиная с XII в.; еще раньше, около X в., он добрался до Средиземноморья при посредничестве арабского мира.

Самыми яркими из этих странствий были путешествия шелка. Ему понадобились столетия, чтобы прийти в Средиземноморье из Китая, где секрет его ревниво оберегали. Поначалу китайцы не проявляли никакого желания помочь распространению шелка. Не больше доброй воли обнаружила и Сасанидская держава, лежавшая между Китаем и Византией и бдительно оберегавшая свои границы в обоих направлениях. Юстиниан (527–565 гг.) был не только строителем собора Св. Софии и создателем носящего его имя Кодекса; он стал и императором шелка, сумев после множества превратностей внедрить в Византии культуру шелкопряда, тутовое дерево, размотку коконов и прядение драгоценной нити. Тем самым Византия приобрела богатство, которое она ревниво охраняла на протяжении веков.

«Шерстяная Англия» — резная латунная пластина из Норслича (Глостер), изображающая умершего в 1501 г. купца Уильяма Мидуинтера: его ноги опираются на овцу и на тюк шерсти с товарным знаком купца. ( Фототека А. Колэна .)

И все же к XV в., с которого начинается эта книга, шелк уже почти четыреста лет существовал в Сицилии и Андалусии. В XVI в. шелк (и тутовое дерево — вместе с ним) распространился в Тоскане, Венеции, Ломбардии, Нижнем Пьемонте, по долине Роны. В качестве последнего своего успеха шелк в XVIII в. достиг Савойи. Без такого бесшумного продвижения деревьев и питомников для разведения шелковичного червя шелковая промышленность в Италии и за ее пределами не познала бы того исключительного успеха, который пришел к ней с XVI в.

Странствия хлопчатника и хлопка были не менее впечатляющими. Европа довольно рано узнает этот драгоценный вид тканей, особенно с XIII в., когда вследствие сокращения овцеводства шерсти стало не хватать. Тогда и распространилась ткань — эрзац: бумазея с льняной основой и хлопковым утком. На эти ткани была большая мода в Италии и еще большая — к северу от Альп, где в Ульме и Аугсбурге, в заальпийской зоне, над которой издалека доминировала и которую вдохновляла Венеция, начинается крупный успех хлопчатобумажного бархата ( Barchent ). В самом деле, великий город служил импортирующим портом для хлопка в виде пряжи или кип сырца (так называемый «хлопок под шерсть» ), В XV в. из Венеции дважды в год уходили за ним в Сирию большие суда. Разумеется, хлопок обрабатывали и на месте, например в Алеппо и окрест него, вывозя затем в Европу. В XVII в. такая грубая синяя ткань из хлопка, аналогичная материи наших традиционных кухонных передников, использовалась для простонародной одежды на юге Франции. Позднее, в XVIII в., на европейских рынках появятся индийские изделия из хлопка — тонкие набивные ткани, те самые ситцы ( «indiennes» ), которыми женская клиентура будет наслаждаться вплоть до того дня, когда промышленный переворот позволит англичанам изготовлять их не хуже умелых индийских ткачей, а потом и разорить последних.

Лен и конопля остались примерно в тех же областях, где появились, слегка продвинувшись на Восток — в Польшу, Прибалтику и Россию, но почти не покидая Европы (конопля, однако, встречалась в Китае). За пределами стран Запада (включая и Америку) эти текстильные волокна не имели успеха, оказав, однако, немалые услуги: простыни, столовое белье, нательное белье, мешки, крестьянские рубахи и штаны, парусина, канатные изделия — все они вышли из этих растений, из одного или другого, а то и из обоих разом. В иных местах — в Азии, даже в Америке, — их неуклонно вытеснял хлопок, даже на корабельных мачтах, хотя на китайских и японских джонках ему предпочитали бамбуковые рейки, достоинства которых постоянно расхваливают специалисты по морскому делу.

Если бы мы принялись сейчас за историю изготовления тканей, а затем за характеристику разных и бесчисленных их видов, нам потребовались бы многие страницы плюс объемистый словарь используемых терминов, так как многие из терминов, дошедших до нас, не всегда обозначают те же самые изделия, а иногда имеют в виду и такие, о которых мы не знаем ничего определенного.

Но нам придется по необходимости возвратиться к обширной главе о текстильной промышленности во втором томе этого труда. Всему свое время.

Мода царила не в одной только одежде. «Нравоучительный словарь» ( «Dictionnaire sentencieux» ) так определял это слово: «Манера одеваться, писать и поступать, используемая французами и так и этак, тысячей разных способов, дабы придать себе более приятности и изящества, а порой и предстать в более смешном виде». Эта мода касалась всего: то был образец, на который ориентировалась всякая цивилизация. Ею в такой же мере было мышление, как и костюм; как меткое словцо, так и кокетливый жест, манера принимать гостей за столом, тщательность, с какой запечатывали письма. Модой была и манера разговаривать: так, в 1768 г. будут говорить, что «буржуа имеют слуг (domestiques), люди благородного происхождения — лакеев (laquais), а священники — прислужников (valets)». Моде следовала и манера есть: время еды варьировало в Европе в зависимости как от места и социального слоя, так и от моды. В XVIII в. словом «обед» (diner) обозначали то, что мы бы назвали завтраком: «Ремесленники обедают в девять часов [утра], провинциалы — в двенадцать, парижане — в два, деловые люди — в половине третьего, а большие господа — в три». А что касается «ужина» (soupé), т. е. нашего обеда, то «в маленьких городках он происходит в семь часов, в крупных городах — в восемь, в Париже — в девять и при дворе — в десять. Большие господа и финансисты [т. е. самая верхушка] ужинают регулярно, люди мантии, судейские — никогда, чиновничья мелкота — как получится». Отсюда и ставшее почти что пословицей выражение «Мантия обедает, а Финансы ужинают» {1024} .