Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

Обычно американский город бывал невелик, без всех этих «благ» издалека. Он имел самоуправление, судьбой его никто не интересовался. Земельные собственники были хозяевами города, здесь находились их дома с закрепленными вдоль уличного фасада кольцами для привязывания лошадей. То были «почтенные люди» — os homens bons — бразильских городских палат или хозяева поместий ( haciendados ) испанских городских советов ( Cabildos ). Это было нечто вроде малых Спарт или малых Фив времен Эпаминонда. Так и хочется сказать, что в Америке история западных городов заново начиналась с нуля. Естественно, не было различия между ними и их округой и не было производств, которые надо было бы делить между ними. Там, где возникала промышленность, например в Мехико, она была делом рабов или полурабов. А средневековый город был бы немыслим с крепостными ремесленниками.

Вид Старой площади ( Plaza Vieja ), главного рынка Гаваны. «Топографический альбом Америки» ( «Album topographique de l'Amérique» ) XVIII в. Национальная библиотека, Кабинет эстампов .

б) Куда отнести русские города? На первый взгляд города, что сохранились или выросли заново в Московской Руси после ужасающей катастрофы татаро-монгольского нашествия, жили уже не по европейскому западному времени. Это были, однако, крупные города, как Москва или Новгород; но власть держала их в руках, порой с помощью жестоких мер. Еще в XVI в. поговорка утверждала: «Кто может противиться богу и Господину Великому Новгороду?» — но поговорка неверна. Этот город круто приводили к повиновению в 1427 г., затем в 1477 г., когда ему пришлось выдать 300 телег золота. Казни, ссылки, конфискации следовали непрерывной чередой. А главное-то были города, включенные в медленные потоки торговли на беспредельных, уже азиатских и все еще диких пространствах. В 1650 г., как и в прошлом, речные, санные перевозки, караваны телег — все это двигалось с чудовищной потерей времени. Зачастую бывало даже опасно приближаться к деревням и приходилось каждый вечер останавливаться под открытым небом, как на дорогах Балкан, расположив телеги в круг в полной готовности к обороне.

По всем этим причинам русские города не господствовали над своею огромной деревней; скорее она двигала ими, чем они навязывали свою волю исключительно сильному в биологическом отношении крестьянскому миру, пусть нищему, беспокойному и постоянно подвижному. Главный факт — это то, что «урожаи с гектара в странах Восточной Европы с XVI по XIX в. остались в среднем неизменными», и притом на низком уровне {1508} . Не было значительного деревенского избыточного продукта; следовательно, не было и настоящих городов. Не было у городов Руси и тех второстепенных городов, которые бы их обслуживали и которые были одной из характерных черт Запада и его оживленных торговых потоков.

Так что имелись бесчисленные практически безземельные крепостные крестьяне, несостоятельные с точки зрения их господ или даже государства. Оставалось предоставить им возможность либо уйти в город, либо стать батраками в богатых крестьянских домах. В городе они становились нищими, крючниками, мелкими ремесленниками, иногда-разбогатевшими купцами и хозяевами мануфактур. Оставаясь на месте, они делались ремесленниками в собственных деревнях или искали необходимый добавочный источник средств к существованию в торговле вразнос и в извозе, этом [типично] крестьянском промысле. Это неодолимое стремление уйти на заработки ничто не могло сдержать, тем более что все происходило зачастую с благословения барина, который видел свою выгоду в том, чтобы такие ремесленники и купцы, оставаясь в крепостном состоянии, по-прежнему несли свои повинности, каким бы ни было их продвижение по социальной лестнице {1509} .

Эти и другие картины рисуют судьбу, которая тем не менее напоминает то, что Запад мог познать в начале своей урбанизации, нечто сравнимое (и более выраженное) с «паузой» XI–XIII вв., некую интермедию, во время которой все вырастало из деревни, из жизненных соков крестьянства. Мы могли бы сказать о промежуточном положении между A и C, когда не сложился средний этап эволюции. И государь сразу же оказался тут как тут наподобие людоеда из сказки.

в) Императорские столицы Востока и Дальнего Востока . Когда покидаешь Европу, направляясь на Восток, возникают те же проблемы и те же двусмысленности, только более глубокие.

В мире ислама города, аналогичные городам средневековой Европы, появлялись, на какое-то время становясь хозяевами своей судьбы, только тогда, когда рушились империи. Тогда-то наступали лучшие времена мусульманской цивилизации; но подобные передышки были краткими, и пользовались ими города, лежавшие на периферии, — такой была, несомненно, Кордова, или же такие настоящие городские республики XV в., как Сеута до португальской оккупации в 1415 г., или Оран до захвата испанцами в 1509 г. Но правилом был город государя, часто халифа, огромный город — либо Багдад, либо Каир.

Императорскими или в отдельных случаях королевскими столицами были и города далекой Азии — огромные, паразитические, роскошные и вялые: что Дели, что Виджаянагар, что Пекин или до него Нанкин (хотя последний как будто довольно отличался от них). Нас не удивит огромное влияние государей. Едва лишь кто-нибудь из них бывал свергнут своим городом, вернее — своим двором, как появлялся другой, и зависимость возобновлялась. Не удивит нас и то, что такие города были неспособны отобрать у деревень всю массу их ремесел: то были города одновременно и открытые и подчиненные. Кроме того, социальные структуры как в Индии, так и в Китае стесняли свободное развитие города. Если последний не добился независимости, то тому причиной не только палочные расправы мандаринов или жестокости государей по отношению к купцам или к простым горожанам: дело было и в том, что общество уже прошло предварительно определенную кристаллизацию.

Стамбул в XVI в. Вид на залив Золотой Рог (фрагмент). Национальная библиотека, Кабинет эстампов .

В Индии кастовая система разделяла и дробила заранее любую городскую общину. В Китае культ предков рода ( gentes ) противостоял смеси представлений, аналогичной той, какая породила город Запада. Последний был настоящей машиной для ломки старых связей, для уравнения индивидов; прибытие иммигрантов создавало в нем, если угодно, среду «американского образца», где тон задавали люди с положением, определявшие образ жизни ( way of life ). А с другой стороны, никакая независимая власть не представляла китайский город как целое перед лицом государства или очевидной мощи деревень. Эти последние были «полюсом» живого, активного и мыслящего Китая. Город, резиденция чиновников и больших господ, не был средоточием ни ремесла, ни купечества; в нем не могла расти свободно никакая буржуазия. Как только такая буржуазия появлялась, она уже думала о том, как бы переметнуться, очарованная великолепием жизни мандаринов. Города зажили бы своей жизнью, наметили бы ее, если бы индивид и капитализм имели там свободу деятельности. Но государство-опекун почти не допускало этого. Вольно или невольно, оно на какие-то периоды ослабляло свое внимание. В конце XVI в. появилась буржуазия и вспыхнула деловая лихорадка, влияние которых можно угадать в создании крупных железоделательных заводов около Пекина, в фарфоровых мастерских Цзиньчжоу и в еще большей мере — в подъеме шелкового производства в Сучжоу, столице провинции Цзянсу {1510} . Но то была лишь кратковременная вспышка. С маньчжурским завоеванием в XVII в. китайский кризис разрешится не в пользу городских свобод.