Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

И только Запад явственно склонился в сторону городского развития. Его города толкали его вперед. Повторяю: это было огромной важности событие, но оно пока еще плохо объяснено с точки зрения его глубинных причин. Можно себя спросить, что стало бы с китайскими городами, если бы в начале XV в. китайские джонки открыли мыс Доброй Надежды и в полной мере использовали бы этот шанс завоевать мир.

Долгое время большие города существовали только на Востоке и на Дальнем Востоке. Об этом свидетельствует восхищение Марко Поло: Восток был тогда зоной [больших] империй и огромных городов. В XVI в. и еще больше — в последующие два столетия на Западе вырастают крупные города; они захватывают первые роли и с этого времени с блеском будут их удерживать. Таким образом Европа нагнала отставание и устранила [свою] неполноценность (если таковая была). Во всяком случае, тогда она уже приобщилась к роскоши, к новым радостям и к горечи крупных, и уже слишком крупных, городов.

Такой запоздалый подъем был бы немыслим без постоянного прогресса государства. Государства присоединились к галопирующему ритму городов. В привилегированном положении, заслуживали они того или нет, оказались с тех пор их столицы. И отныне они соперничали друг с другом в обновлении: где появятся первые тротуары, первые уличные фонари, первые паровые насосы, первые целостные системы подвода и распределения питьевой воды, первая нумерация домов? Все эти вещи Лондон и Париж узнали примерно накануне Революции.

И неизбежно город, который не воспользовался таким шансом, оказывался на обочине. Чем более нетронутой оставалась старая скорлупа, тем больше было вероятности, что город этот запустеет. Еще в XVI в. демографический подъем работал на пользу всех городов без различия, какими бы ни были их размеры, великими или малыми. А в XVII в. шансы на политический успех закрепляются за несколькими городами, а остальные; исключаются. Такие немногие города росли не переставая, притягивая к себе людей, приобретая привилегии, несмотря на безотрадную конъюнктуру.

Во главе движения стояли Лондон и Париж, но также и Неаполь, издавна бывший привилегированным городом и к концу XVI в. уже насчитывавший 300 тыс. жителей. Население Парижа, которое французские неурядицы сократили, вероятно, до 180 тыс. в 1594 г., видимо, удвоилось во времена Ришелье. А за этими большими городами тянулись другие: Мадрид, Амстердам, затем Вена, Мюнхен, Копенгаген и в еще большей мере — Санкт-Петербург. Только Америка с опозданием присоединилась к этому движению, но общее ее население было еще очень невелико. Бурный расцвет Потоси (100 тыс. жителей к 1600 г.) был преходящим успехом горнопромышленного поселка. Сколь бы ярки ни были Мехико, Лима или Рио-де-Жанейро, они запаздывали в отношении концентрации значительных масс людей. Около 1800 г. в Рио было самое большее 100 тыс. жителей. Что же касается трудолюбивых и независимых городов Соединенных Штатов, то им было далеко до таких «королевских» успехов.

Этот рост крупных городских поселений, совпадавший с появлением первых современных государств, в определенном смысле объясняет древний феномен великих городов Востока и Дальнего Востока: они соответствовали не плотности населения, которая должна была бы быть выше, чем в Европе (известно, что истина состоит как раз в обратном), но масштабам могущественных политических объединений. С XVI в. в Стамбуле, несомненно, было до 700 тыс. жителей, но за огромным городом стояла огромная Османская империя. Позади Пекина, где в 1793 г. насчитывалось, вероятно, 3 млн. жителей, был целый Китай. За Дели — почти что целая Индия.

Пример Индии показывает, насколько такие официального характера города были связаны с государем, вплоть до абсурда. Политические затруднения и даже капризы правителя по нескольку раз переселяли, «пересаживали» столицы. За несколькими исключениями, лишь подтверждающими правило — Бенарес, Аллахабад, Дели, Мадура, Тричинополи, Мултан, Гандхар, — они на протяжении столетий кочевали на довольно большие расстояния. Даже Дели дважды или трижды перемещался — на малое расстояние, в самом районе своего расположения, но все же перемещался в некоем подобии танца на месте. Столица Бенгала была в 1592 г. в Раджинахале, в 1608 г. — в Дакке, а в 1704 г. — в Муршидабаде. И в такой же мере город хирел, приходил в упадок, а в иных случаях и умирал, как только его государь -оставлял его. В случае же удачи он расцветал снова. В 1664 г. в Лахоре дома были «намного выше домов Дели и Агры, но в отсутствие двора, каковой не совершал поездок сюда более двадцати лет, большая их часть обратились в развалины. Осталось лишь пять или шесть значительных улиц, из коих две или три имели в длину более большого лье и где тоже можно было увидеть множество обрушившихся построек» {1511} .

К тому же можно безошибочно утверждать, что Дели был городом Великого Могола куда больше, чем Париж — городом Людовика XIV. Как бы ни бывали порой богаты там банкиры и хозяева лавок на главной улице Чандни Чоук, они ничего не значили в сравнении с государем, его двором, его войском. Когда в 1663 г. Аурангзеб предпринял поездку, направляясь в Кашмир, за ним последовал весь город, ибо он не сумел бы прожить без императорских милостей и щедрот. Образовалось неправдоподобно огромное сборище, которое французский врач, принимавший участие в экспедиции, оценит в 300 или 400 тыс. человек {1512} . Можно ли вообразить себе Париж, следующий за Людовиком XIV во время его похода в Голландию в 1672 г. или за Людовиком XV в 1744 г., во время его поездки в Мец?

Что более напоминает всплеск европейских городов, так это современный ему расцвет городов Японии. Когда в 1609 г. Родриго Виверо проезжал по архипелагу и восхищался им, самым большим городом был уже не Киото, древняя столица, где угасало величие микадо {1513} . Его примерно 400 тыс. жителей ставили город на второе место после Эдо (500 тыс. жителей да плюс огромный гарнизон, который с учетом семей воинов более чем удваивал численность населения, т. е. она в целом превышала миллион). Третье место досталось Осаке с 300 тыс. жителей. Однако Осака, центр японского купечества, находилась накануне большого роста: 400 тыс. жителей в 1749 г., 500 тыс. — в 1783 г. {1514} XVII век будет в Японии веком Осаки, веком «буржуазным», если угодно, на флорентийский лад, с определенным упрощением жизни патрициата и расцветом реалистической литературы, некоторыми своими сторонами народной, написанной на национальном языке, а не на китайском (языке ученых людей), литературой, которая охотно черпала вдохновение в скандальной хронике Цветочного квартала {1515} .

Но вскоре первенство перейдет к Йеддо — столице сёгуна, авторитарному городу с его административными учреждениями, наплывом богатых земельных собственников — даймё , обязанных жить там половину года в некотором роде под надзором. Они регулярно приезжали в город или возвращались из него, сопровождаемые пышным кортежем. Со времени сёгунской перестройки управления в начале XVII в. даймё построили свои дома в отдельном квартале, изолированном от прочего населения и предназначенном для знатных, «единственных, кто водружает свои раскрашенные и вызолоченные гербы над своими воротами». Некоторые из таких «гербовых» ворот стоили, по словам нашего очевидца-испанца (1609 г.), больше 20 тыс. дукатов {1516} . С того времени Токио (Йеддо) будет неизменно расти. В XVIII в. он равнялся, быть может, двум Парижам, но в ту эпоху Япония имела более многочисленное население, чем Франция, и, вне всякого сомнения, такое же авторитарное правительство, одержимое идеей централизации, как и правительство в Версале.