Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

«Залежный» лес каждый раз предоставляет легко обрабатываемые скудные почвы, на которые можно воздействовать примитивными орудиями. Все уравновешивается, но, совершенно очевидно, при условии, что население не будет чрезмерно расти, что сведенный лес сам будет восстанавливаться после этих повторяющихся пожогов. Такие системы земледелия носят местные названия: ладанг — в Малайзии и Индонезии, рай — в горах Вьетнама, джунг — в Индии, тави — на Мадагаскаре (куда арабские мореходы принесли рис около X в.). Все это простые режимы питания с «мучнистой мякотью саговой пальмы» или плодами хлебного дерева в качестве дополнения. Отсюда далеко до «методичного» выращивания риса на плантациях, но далеко и до изнурительного труда, которого они требуют.

Что касается рисовых плантаций, то мы располагаем столькими образами, свидетельствами и объяснениями, что должны были бы проявить полное отсутствие доброй воли, чтобы не понять всего. Рисунки в «Гэнчжеду» — китайском трактате 1210 г. — уже дают представление о расположенных в шахматном порядке плантациях, об их чеках по нескольку аров каждый, об оросительных насосах с ножным приводом, о высадке рассады, о жатве и о таком же, как сегодня, плуге, запряженном одним буйволом {426} . Картины остаются теми же, к какому бы времени они ни относились, даже сегодняшние. Как будто ничто не изменилось.

Что поражает с первого взгляда — необычайно полное использование этих лучших земель. В 1735 г. иезуит Дюальд писал: «Все равнины возделываются. Не увидишь ни изгородей, ни канав, почти нет деревьев — настолько они боятся потерять хотя бы пядь этой земли» {427} . То же самое говорил столетием раньше, в 1626 г., другой блестящий иезуит, отец де Лас Кортес, и в тех же выражениях: «Что не было ни пяди земли… даже крохотного уголка, который бы не был возделан» {428} . Каждый чек рисовой плантации, ограниченный невысокими дамбами, имел стороны по полусотне метров. Сюда приходила и отсюда уходила вода — заиленная вода, и это было благом, потому что вода с илом возобновляет плодородие почвы и не подходит для комара-анофелеса, разносчика возбудителей малярии. Наоборот, для таких комаров благоприятна чистая вода холмов и гор; зоны ладанг или рай — области, где малярия эндемична вследствие ограниченного демографического прироста. Ангкор-Ват с его рисовыми плантациями, залитыми заиленной водой, был в XV в. блистательной столицей; разрушили его не сами по себе нападения сиамцев — они расстроили его жизнь, расстроили сельскохозяйственные работы. Вода каналов очистилась — и восторжествовала малярия, а вместе с нею и всепоглощающий лес {429} . Аналогичные драмы можно угадать и в Бенгалии XVII в. Едва рисовая плантация оказывается слишком узка, едва ее заливают соседние чистые воды, как происходят разрушительные вспышки малярии. Во впадине между Гималаями и Сиваликскими холмами, где бьет столько чистых источников, малярия вездесуща {430} .

Конечно, вода — это большая проблема. Она может затопить растения: для того чтобы справиться с огромными перепадами уровня воды, в Сиаме и в Камбодже пришлось использовать небывалую гибкость плавающего риса, способного давать стебли длиной 9-10 метров. Жатву вели с лодки, срезая метелки и оставляя солому, которая бывает иногда невероятной длины {431} . Еще одна сложность — дать на поле воду, а потом ее спустить. Так, воду приводили из высокорасположенных источников по желобам из стволов бамбука. Ее черпали из колодцев, как это делалось на равнине вдоль Ганга, а часто и в Китае. На Цейлоне воду брали из крупных резервуаров, tanks , но танки-водосборники почти всегда лежат низко, а порой глубоко вкопаны в землю. Однако то тут, то там оказывалось необходимо вести воду на рисовую плантацию, расположенную выше — отсюда те рудиментарные нории, или те насосы с ножным приводом, вид которых обычен и ныне. Заменить их паровым или электрическим насосом означало лишиться дешевого человеческого труда. Лас Кортес видел, как действовали такие водоподъемники. Он пишет: «Иногда они поднимают воду небольшой и удобной машиной, своего рода норией, которая не нуждается в лошадях. Все проще простого [это говорит Лас Кортес]: один-единственный китаец целый день крутит ногами этот механизм» {432} . Требуется также, перекрывая затворы, перегонять воду с чека на чек. Разумеется, выбор системы орошения зависел от местных условий. Когда никакой способ ирригации не был возможен, дамбы рисовой плантации служили для задержания дождевой воды, которой в муссонных районах Азии довольно для того, чтобы под держать значительную часть равнинного земледелия.

А в целом — огромная концентрация труда, человеческого капитала, и тщательное приспособление к местным условиям. Кроме того, ничто бы не срабатывало, если бы главные линии такой оросительной системы не были прочно связаны друг с другом и не контролировались сверху. Это предполагает крепкое общество, государственную власть и беспрестанные обширные работы. Большой императорский канал от Голубой реки [Янцзы] до Пекина был одновременно и крупной ирригационной системой {433} . «Перегруженность» рисовыми плантациями предполагает и чрезмерное развитие государства. Предполагает она и обычную скученность деревень — как по причине принудительных коллективных работ по ирригации, так и из-за столь частого в китайских условиях отсутствия безопасности.

Таким образом, рисовые плантации повлекли за собой в тех зонах, где они процветали, высокую численность населения и крепкую социальную дисциплину. Если около 1100 г. центр тяжести Китая сместился к югу, то ответственность за это лежит на рисе. Около 1380 г. население Южного Китая, как утверждают официальные цифры, относилось к населению Северного как 2,5:1 — на Севере было 15 млн. жителей, на Юге — 38 млн. {434} Но настоящий «подвиг» рисовых плантаций заключался, впрочем, не в том, что под них использовалась без конца одна и та же возделываемая земля, и не в стабильных урожаях благодаря тщательным ирригационным работам, а в том, что с них удавалось снимать два, а то и три урожая в год.

Об этом можно судить по современному календарю Нижнего Тонкина: сельскохозяйственный год начинается там с высадки рассады в январе. Через пять месяцев следует жатва — так называемый «урожай пятого месяца», — и происходит это в июне. И надо торопиться, чтобы пятью месяцами позднее получить другой урожай, десятого месяца. Собранное зерно спешно свозят в житницы, и рисовые поля следует заново взрыхлить, выровнять, удобрить и залить. Не может быть и речи о том, чтобы высевать зерно разбрасыванием: его прорастание заняло бы слишком много времени. Молодые ростки риса берут из питомника, где они растут в крайней тесноте в щедро удобренном грунте. Затем их высаживают заново на расстоянии 10–12 см друг от друга. Решающую роль играет питомник, сверхобильно удобряемый человеческими экскрементами или городскими нечистотами. Разгар жатвы десятого месяца — самой важной — приходится на ноябрь. И сразу же после этого снова начинается вспашка в предвидении январской высадки рассады {435} .