С Далин - Китайские мемуары. 1921—1927

Я пришел к А. К. Пайкесу и у него в кабинете встретился с В. Д. Виленским-Сибиряковым, который был советником миссии. Это была приятная встреча, ибо В. Д. Виленского-Сибирякова я знал по работе в Москве в суровом и грозном дважды девятнадцатом году. Я работал тогда в ЦК РКСМ и помимо заведования школьным отделом был редактором еженедельной страницы «Красная молодежь» в специальном бюллетене РОСТА, предназначенном для периферийных советских и партийных газет. Заведующим РОСТА был

В. Керженцев, а редактором бюллетеня — В. Д. Ви-ленский-Сибиряков. У него я прошел первый курс журналистики и редакционной работы.

А. К. Пайкес знал, что в ближайшие дни я должен отправиться в Кантон, который стал территориальной базой правительства Сунь Ятсена. Поручение, которое было возложено на меня миссией А. К. Пайкеса, сводилось к установлению непосредственного контакта с Сунь Ятсеном, выяснению его внутренней и внешней политики, отношения к Советской России, его планов на ближайшее время, роли гоминьдана как действенного фактора в политике кантонского правительства. Мне были даны официальные полномочия для ведения соответствующих переговоров с Сунь Ятсеном.

В Пекине я пробыл несколько дней. С большим интересом осматривал столицу «поднебесной» империи китайских богдыханов. Пекин — город старинных дворцов, изумительно красивых храмов и пагод, священных парков, бассейнов, горбатых мостиков, город — памятник самобытной и неповторимой китайской архитектуры, таланта и мастерства китайского народа. Пекин не похож на все остальные города, в которых мне приходилось побывать.

Он окружен высокой и широкой стеной, сложенной из серого кирпича. Стена эта была излюбленным местом для гуляний. Она настолько широка, что по ней могут ехать рядом два автомобиля. С обсаженных деревьями и залитых асфальтом аллей этой стены открывается великолепный вид на древнюю столицу.

Улицы Пекина образуются оригинальными кирпичными стенами, ограждающими дворцы и парки. Каменные плиты, которыми вымощены улицы, дома старинной китайской архитектуры, ворота дворцов, храмов, парков, а главное, отсутствие признаков шумной городской жизни, тишина,- чинность и медлительность гуляющих, пластичные движения грациозных обита-тельни-ц Пекина — все это на фоне китайской причудливой старины заставляло вас вообразить, что вьг находитесь не в шумной столице, а в каком-то грандиознейшем музее. Невольно ваши движения становились тоже музейно-осторожными, точно вы боялись нарушить эту тишину или попортить лежавшую под ваши-мй ногами каменную плиту пекинской улицы.

Таковы были впечатления и ощущения при первом знакомстве со столицей Китая.

Правда, потом мы нашли в Пекине и узенькие улочки с низенькими фанзами — жилищами обывателей, «татарский город», прозванный так иностранцами,— шумную, крикливую торговую часть Пекина. Но все это не нарушало первого впечатления от города, в котором не было дымящихся фабричных труб, сутолоки вокруг торгашей, где почти не было современного пролетариата и где только паровозы за пекинской стеной своими гудками нарушали мертвую тишину богдыхан-ской столицы.

Но вот и новый Пекин, его тогдашнее революционное сердце — Пекинский университет. Со всех концов Китая съезжалась молодежь в это учебное заведение. Как только где-нибудь в стране начинались волнения, революционное брожение, одним из первых откликался Пекинский университет. Его студенты шли тогда в первых рядах антиимпериалистической борьбы. Так было с бойкотом японских товаров в 1919 г., с антихристианским движением в 1922 г. Здесь образовалась одна из первых организаций Социалистического союза молодежи, здесь была одна из самых сильных организаций китайских коммунистов. Разъезжавшиеся на каникулы студенты разносили по всей стране новые идеи и создавали революционные организации. Обогащенные опытом практической революционной работы, возвращались они в свой университет, и снова бурлили волны людского моря.

Наступил наконец день отъезда. Поезд быстро уносил меня от серых стен столицы Китая в сторону шумного, бойкого торгового Тяньцзиня. Только четыре часа прошло с тех пор, как я покинул Пекин, а уже показались фабричные трубы тяньцзиньских заводов и фабрик. Остался позади и этот город. Снова железнодорожные станции с толпами просящих подаяние совершенно голых детей, снова дикие забавы иностранцев, вроде швыряния в ..толпу медяков, вызывавших драки и рев оборванных, измученных голодом нищих людей. В пути за окном то и дело мелькала уже знакомая картина: китайский крестьянин, впряженный в допотопный деревянный плуг, надрывается, таща его по болоту рисового поля.

В купе вагона, напротив меня, русский белогвардейский генерал рассказывал какому-то англичанину, по-видимому коммивояжеру, о своем бегстве из Крыма в Константинополь, из Турции в Порт-Саид, оттуда в Индию, Гонконг и т. д.

Но вот и станция Пукоу, где прерывается железнодорожная линия. Мы — на берегу величавой мутножелтой реки Янцзы. Моста нет. Пароход доставлял пассажиров на противоположный берег в Нанкин, откуда уже другой поезд шел в Шанхай.

Незадолго до моего возвращения из Пекина в Шанхае произошло большое событие. Двое корейцев стреляли в японского генерала Танака, выражая этим протест против насилия империалистической Японии над Кореей. Именно так освещали в первые дни это событие местные газеты.

Покушение имело явно подозрительный характер. Танака остался жив. Оба покушавшихся и сразу же арестованных корейца вскоре бежали из тюрьмы, откуда выбраться было не так легко, особенно политическим террористам. Подозрение вызывало и то обстоятельство, что в результате покушения убитыми оказались какие-то американцы, к которым японцы симпатий не питали, особенно после Вашингтонской конференции. Похоже было, что «покушение на Танаку» организовала японская контрразведка в провокационных целях. Нужен был повод для разгрома корейской политической эмиграции, особенно ее революционных организаций.

Как бы то ни было, все контрразведки — английская, японская, французская — были поставлены на ноги. Начались обыски и аресты среди корейцев в Шанхае, чего и следовало ожидать. Французская полиция явилась с ордером на арест в квартиру корейского коммуниста Ким Ман Гема, который теперь работал в Шанхае. Он успел выпрыгнуть из окна второго этажа и скрыться. Никакого отношения к покушению он, конечно, не имел.

Газеты повели кампанию против русских большевиков. Теперь уже не корейцы, а они обвинялись в организации покушения на Танаку. В квартиру, где я жил, стали приходить какие-то подозрительные субъекты, главным образом русские белогвардейцы, предлагая купить у них то книги, то масло, то галстуки. Обстановка стала крайне неблагоприятной. Между тем перед моим отъездом в Кантон надо было встречаться как с китайскими, так и с корейскими товарищами.