Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Более практично были использованы три армии французских и норманнских рыцарей, — при поддержке генуэзских купцов, — которые в 1099 году сошлись вместе у Иерусалима. Время было выбрано безупречно: сельджуки были слишком заняты борьбой друг с другом, чтобы оказать сильное сопротивление, и после кровопролитных сражений крестоносцы пробили бреши в стенах Святого города. В течение двенадцати часов они грабили и убивали в таких масштабах, что шокировали даже норманнов в своих рядах, сжигали евреев заживо и разрубали мусульман на куски (хотя, по крайней мере по наблюдениям одной еврейки, христиане не следовали турецкой практике — сначала насиловать свои жертвы). Наконец, уже в сумерках, завоеватели, шлепая в запекшейся крови по щиколотку, отправились возблагодарить Господа в храм Гроба Господня.

Впрочем, это непосредственное нападение на центр, хотя оно и было впечатляющим, никогда всерьез не угрожало исламу. Христианское Иерусалимское королевство неуклонно слабело, покуда в 1187 году мусульмане не захватили вновь этот город. Затем последовали новые Крестовые походы, большинство из которых оканчивалось крахом. Крестоносцы четвертого похода в 1204 году, не имея возможности обеспечить себя кораблями, в итоге подрядились в качестве военной силы в распоряжение венецианских финансистов и опустошили не Иерусалим, а Константинополь. Ни движение крестоносцев, ни Византийская империя после этого позора так и не оправились.

Под давлением условий, сложившихся в период средневекового потепления, Запад менял свои очертания. Мусульманские земли оставались центром, но по мере того, как в Юго-Западной Азии социальное развитие впадало в застой, центр тяжести мира ислама смещался в направлении Средиземноморья, и даже в пределах Средиземноморья были победители и проигравшие. Египет стал «драгоценностью мусульманской короны». Византия — последнее, что осталось от Рима, — пришла в окончательный упадок. А вот грубые и отсталые северо-западные окраины росли быстрее всех.

В восточном центре тамошние дела вряд ли могли бы еще более отличаться от дел в западном центре. Империя Тан прекратила существование в 907 году, но уже к 960 году Китай был вновь объединен. Тайцзу, первый император новой династии Сун, был закаленным солдатом. Однако он видел, что рост экономических и культурных связей между регионами Китая на протяжении последних нескольких веков заставил бóльшую часть элиты считать, что Китай должен быть одной империей. При правильных условиях, считал он, эта элита скорее предпочтет присоединяться к нему, нежели воевать с ним. Когда требовалась сила, он с готовностью прибегал к ней; однако, в отличие от предыдущих усилий по объединению того или иного из центров, большинство государств подчинялось мирно, и большинство из них примирилось с правлением династии Сун.

Тайцзу также понимал, что большинство предыдущих династий были свергнуты армейскими командующими, и поэтому он попросту избавился от них. Пригласив на праздник тех военачальников, которые возвели его на трон, он «растворил силу военных в чаше вина» 25, — как это излагает официальная история. Публично выпив за здоровье этих полководцев в связи с их выходом в отставку (что оказалось для них новостью), он тут же уволил их со службы. Довольно удивительно, но Тайцзу этот бескровный переворот сошел с рук. В дальнейшем, когда он мобилизовывал армию, то обычно сам ее и возглавлял.

Переход от военного гражданского правления был великолепным способом удовлетворить широко распространенное желание мира и единства. Правда, у него был один недостаток: у Китая все еще были враги — в особенности две полукочевые группы, кидани и тангуты, — которые создали свои империи по другую сторону северной границы Китая (рис. 7.9). Их нельзя было «растворить в чаше вина», и после того, как однажды была потеряна армия, а император чуть не попал в плен, династия Сун вернулась вновь к старой политике — покупке мира при помощи подарков.

До какого-то момента это срабатывало, и ни кидани, ни тангуты не наводнили восточный центр, как это сделали сельджуки на Западе. Однако оборотной стороной такой политики было то, что династия Сун — подобно предыдущим династиям — вскоре оказалась на пути к банкротству из-за затрат на подарки и гарнизоны, которые реально не обеспечивали поддержание мира. К 1040-м годам династия Сун содержала миллионную армию и каждый месяц покупала тысячи комплектов доспехов и миллионы наконечников стрел, — и это было совсем не то, что планировал Тайцзу.

Некоторые военачальники надеялись, что Китай могло бы спасти от сползания обратно к старому противостоянию со степями чудо-оружие. Алхимики-даосы примерно в 850 году открыли примитивную разновидность пороха (что забавно — в ходе поисков эликсиров вечной жизни). К 950 году появляются изображения людей, которые пускают струей друг в друга из бамбуковых трубок горящий порошок, а в военном наставлении от 1044 года описывается «огненное зелье» в бумажной или бамбуковой упаковке, бросаемое из катапульты. Однако от пороха все еще было больше «лая», нежели укусов. Он пугал лошадей, но — пока еще — редко наносил повреждения кому бы то ни было.

В отсутствие технологических прорывов военным династии Сун попросту требовалось больше денег. Помощь явилась с неожиданных сторон. Во-первых, это оказались китайские интеллектуалы. После того как Ань Лушань в 755 году вверг страну в хаос, у многих ученых стал вызывать сомнения энтузиазм в отношении всего иностранного, который, как они полагали, не дал Китаю ничего, кроме тюркских военачальников и беспорядка. Многие разочарованные представители знати начали клеймить весь пятисотлетний период со времени падения династии Хань как варварский перерыв, который привел к порче китайских традиций. А самым главным среди этого тлетворного чужеземного импорта, доказывали они, был буддизм.

В 819 году ученый «благородный муж» Хань Юй отправил императору челобитную с увещеваниями отказаться от встречи костей Будды, дабы выразить свой ужас от массовой истерии, которая разразилась, когда один монастырь перевозил одну из тех (многих) костей, которые, как утверждалось, принадлежали Будде. «Буддизм, — настаивал Хань Юй, — это не более чем культ варварских народов». Он доказывал, что в те дни, когда буддизм соблазнил Китай, «официальные лица, будучи людьми малых достоинств и знаний, оказались не способны в полной мере постигнуть пути древних царей и насущные потребности прошлого и настоящего, и поэтому не могли претворить в жизнь мудрость императора и уберечь тот век от порчи». Теперь же, однако, ученость достигла более высокого уровня. Интеллектуалы научились думать, рисовать и, прежде всего, писать так же, как древние, и тем самым стали способны вновь обрести древнюю мудрость и спасти страну. «Написание прозы должно служить средством для [движения по] пути (дао)» 26, — настаивал Хань. Он разработал новый письменный стиль, с целью воссоздать ясность и высокую моральную тональность древности.