Коллектив авторов - Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Как не важен нам сейчас политический союз с Германией, с точки зрения культуры нельзя не пожалеть об охлаждении советско-французских отношений. На науке такое охлаждение отзовётся очень тягостно, тем более что поправить упущенное и залечить произведённую нашей политикой травму у французов будет очень не легко. Они ведь самолюбивый народ”.

Сотрудница архива ЛАППО-СТАРЖЕНЕЦКАЯ Е.А. в беседе с источником крайне иронически отозвалась о коммюнике советского и германского правительства, заявляя: “Россия опять принимает на себя роль жандарма в Европе, как и прежде совместно с Германией”.

Академик ГРЕБЕНЩИКОВ И.В. о переходе польской границы высказал такую мысль: “Переход границы нашими войсками означает, конечно, не освобождение родственных нам народов, а желание иметь чужую территорию для сражения на случай войны”.

По этому же вопросу проф. ОКОТОВ заявил: “Мы сейчас будем брать исконные русские земли, в частности должны оккупировать Эстонию, так как ещё Петр I говорил, что Ленинград (! – АБ .) – это окно в Европу, а Революция – это дверь туда же!”

Проф. РАВДОНИКАС В.И. источнику говорил: “Раздел (Польши – АБ .) между Германией и СССР предрешён, так как Гитлер заявил по радио о необходимости передать земли, населённые белорусами и украинцами. Гитлер понял теперь необходимость тесного сотрудничества с СССР, и это доказывает гениальность и мудрость Гитлера”. Далее он утверждал, что “…СССР многому научился от политики Гитлера”. В качестве особенно ярких примеров этой “науки” РАВДОНИКАС называл усиление пропаганды патриотизма, будто бы граничащее с национализмом, и второе – пропаганда “военизации”.

Студент КРЫЛОВ Евгений Александрович по этому поводу говорил: “Я и отец (отец его профессор) удивлены наглостью политики СССР по отношению к Польше. Так, если я буду кого-либо убивать, то на суде я должен буду говорить, что я оказываю ему помощь, избавляя его от гнёта жизни. Участь Польши ожидают и другие государства, как Латвия и Эстония”.

Слушатель Пушкинского сельскохозяйственного института ШАЦИЛОФ Д. (поляк), обсуждая с источником оперативную сводку Штаба РККА, сказал: “Войска Советского Союза перешли польскую границу не с целью освобождения, а с целью порабощения населения Польши. Навязать колхозы и разрушить хозяйство Польши – вот цель советского правительства”.

Научный сотрудник Института Востоковедения МОЛЧАНОВ, выражая недовольство по адресу советской печати, заявил: “В советской печати не освещается ход прений на сессии Верховного Совета, поэтому до массы населения доходит только “ура” и “да здравствует”. Так было с заключением пакта о ненападении СССР с Германией. Печать наша подвергается большей цензуре, чем информация англичан. Например, ничего не пишут об откликах за границей, а ведь здесь есть что почитать – в заграничной прессе. Вторжение советских войск на территорию Польши по существу ничем не отличается от вторжения германских войск. Вот, мол, “ни пяди чужой земли не хотим”.

Профессор Ленинградского Ветеринарного института КОНГЕ Вл. Вл. в беседе с сотрудником института о событиях заявил: “Война с Германией и Францией и Англией (так в тексте – АБ .) ведётся для отвода глаз общественного мнения мира. Смысл войны надо искать в том, что Германия после разгрома Польши, вместе с Францией и Англией, или без двух последних, пойдёт войной на СССР”».

Заправлявший цензурой советский Главлит, созданный 6 июня 1922 года по специальному постановлению Совнаркома, поразительно, вплоть до деталей, напоминающий оруэлловское «Министерство правды», сразу же после подписания пакта 23 августа 1939 года предпринимает решительные меры по «своей линии». Вольфганг Леонгард вспоминает: «Особенно бросались в глаза изменения, уже на следующее утро после заключения пакта последовавшие в кинопрограммах, а вскоре за тем – и в репертуаре театров. Сразу со всех экранов были сняты известные антифашистские кинофильмы “Профессор Мамлок” (по театральной пьесе Фридриха Вольфа) и “Семья Оппенгейм” (по роману Лиона Фейхтвангера). Исчезли из театрального репертуара все спектакли антифашистского содержания» 9.

Цензурной вивисекции стали подвергаться сочинения, не имевшие, казалось бы, отношения к «текущему моменту» и касающиеся русско-германских отношений вообще. Они, по утвердившемуся мнению, всегда были дружественными и вполне безоблачными. Велено было под этим углом зрения пересмотреть обстоятельства оккупации Украины немецкой армией в 1918 году, а ещё лучше – вообще не касаться

этой «неудобной» темы. «Сам» А.Я. Вышинский, в то время заместитель председателя Совета Народных Комиссаров и первый заместитель наркома иностранных дел, 11 июня 1940 года обратил внимание своего шефа В.М. Молотова на такой «нежелательный» факт: «Я прослушал в театре им. КС. Станиславского (в закрытом спектакле) оперу С.С. Прокофьева “Семён Котко”. Считаю целесообразным внести в либретто изменения, устранив эпизоды с австро-германскими оккупантами… Тов. Прокофьев с этим предложением согласен» 10.

Такая установка привела к изъятию и «купюризации» произведений, посвящённых исторической тематике. Оказывается, в «дружественных» странах не было никаких революционных выступлений. В пылу рвения один московский цензор запретил даже пьесу «Матросы из Катарро», сюжетом которой было восстание 1918 года против Австро-Венгерской империи 11.

Россия, как оказалось, никогда и не воевала с Германией, даже в далеёком XVIII в. Редакции начали отвергать произведения, посвящённые русско-прусской войне. Например, критик Ан. Тарасенков, работавший долгое время в ленинградской цензуре, а в 1939 году – одним из редакторов московского журнала «Знамя», ответил Е.Я. Хазину, приславшему произведение на эту тему, что оно не может быть принято «по внелитературным причинам», поскольку «это сейчас совсем неуместная тема». Им же отвергнут ряд рукописей, авторы которых в художественной форме «необдуманно» затрагивали тему гипотетической войны между СССР и Германией 12.

Ясно, что такое негативное отношение цензуры к историческому или футурологическому материалу продиктовано было боязнью появления так называемых «неконтролируемых ассоциаций» и аллюзий в сознании отечественного читателя, прекрасно овладевшего расшифровкой подтекста.

Если до августа 1939 года в СССР постоянно выходили книги и печатались статьи, направленные против нацизма и лично Гитлера, то теперь запрещено было публиковать что-либо подобное. Любые негативные оценки нацизма и гитлеризма беспощадно вычёркивались.

Примечательный факт: в октябре 1933-го, через полгода после прихода Гитлера к власти, была предпринята попытка издания «закрытым тиражом» книги самого Гитлера «Моя борьба». Было соответствующее «совсекретное» распоряжение Главлита, направленное 27 октября начальнику ленинградской цензуры: «По указанию директивных органов книга Гитлера “Моя борьба”, подготовленная Ленсоцэкгизом к изданию, может быть напечатана лишь в количестве 200 экземпляров для закрытого распределения. Обеспечьте контроль за точным исполнением этой директивы непосредственно в типографии, ни в коем случае не допуская превышения указанного тиража и порядка её распределения» 13.