Коллектив авторов - Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Шалдыкин был педагогом и приложил много усилий чтобы дети могли продолжать учиться и в оккупированном городе. По вечерам у Шалдыкина собирались друзья якобы для проведения «вечеров поэзии». Говорили и спорили о многом, от вопроса о хлебе насущном до судеб страны, которая переживала один из самых трудных периодов своей истории.

На этих вечерах бывали и местные жители, и москвичи, попавшие в Вязьму в силу обстоятельств. В Москве было сформировано двенадцать дивизий ополченцев, куда забрали студентов, музыкантов, врачей, учёных, – людей, малознакомых с военным делом, да к тому же вооружённых по системе «одна винтовка на троих».

Ополченцы попали в Вяземское окружение, и многие из них пытались осесть здесь под видом местных жителей, чтобы не угодить в лагерь военнопленных. Шалдыкин помог многим окруженцам, превратив их в «коренных вязьмичей». (Сам он стал членом НТС, впоследствии погиб в Белоруссии.)

Вошли в НТС и некоторые из московских ополченцев. Имён их – и подобных им людей – члены НТС в воспоминаниях обычно не приводят: многие из них при отступлении немцев остались. Жедилягин только вскользь отмечает, что среди москвичей был хирург из Кремлёвской больницы и что такого масштаба и возраста людей он, по молодости своей, лично принимать в организацию стеснялся. В таких случаях Вяземская группа приглашала Околовича.

Пока не начали активно действовать партизаны, особенно специальные группы, переброшенные с «Большой земли», населению в прифронтовой зоне жилось несколько легче, чем под гражданскими оккупационными властями, где заправляли «гольдфазаны» («золотые фазаны» – так немецкое население вполголоса называло, за жёлтую форму, чиновников розенберговского министерства, занимавшегося оккупированными областями на Востоке). Это не значит, что и там не арестовывали, не расстреливали заложников, что там не умирали от голода военнопленные. Просто среди военных комендантов было не так уж много «железных» партийцев и тупо-высокомерных расистов. В прусской конституции сказано, что «первая обязанность бюргера – сохранять спокойствие». (Занятное совпадение: у нас, хотя и не было записано в конституции, но царило такое же популярно изложенное правило: «не высовывайся».) Этого и ожидали коменданты от населения оккупированных областей и неохотно вмешивались в хозяйственную жизнь, доверяя работу органам местного самоуправления. В эти-то структуры и старались включиться члены НТС, выполняя установки организации:

– всемерно помогать на местах населению и пленным;

– проникать в толщу населения и закрепляться там;

– изучать настроения и обстановку и информировать о них Центр;

– распространять идеи Союза и анализировать их доходчивость;

– искать верных и честных друзей, создавать группы «без пяти минут членов НТС», принимая наиболее подготовленных в организацию.

Когда немцы начали массово набирать людей на работы в Германию и широко это пропагандировать, Союз решил по мере сил противодействовать. А. Хохлов и Жедилягин даже устроились на работу на вяземскую биржу труда, чтобы навести путаницу в документации. Но ни в 1941-м, ни в 1942 годах удержать людей от отъезда в Германию не удавалось.

Добровольный отъезд в Германию резко уменьшился после того, как стало известно, что «восточных» рабочих держат впроголодь, что рабочий день изнурителен и долог. Но больше всего возмущали людей унижения, которым они подвергались. Их метили, как скот, значками «Ost» («Восток»), их барачные общежития были за колючей проволокой и мало чем отличались от концлагеря, им запрещалось пользоваться городским транспортом, укрываться в солидные бомбоубежища, устроенные для людей «высшей расы». Бывало, что и били. Гнев и горечь, несомненно, усугублялись ещё и тем, что задолго до войны и в первый период войны многие из носивших значок «Ost» надеялись, что культурный Запад освободит их от ВКП(б) – «второго крепостного права (большевиков)» – так до войны очень многие советские граждане расшифровывали известную аббревиатуру.

Другая причина уменьшения добровольных отъездов в Германию заключалась в том, что в оккупированных областях деревня, а за ней и город довольно быстро становились на ноги. Естественно, что об этом ни словом не упоминали советские исследователи. Но не писали и западные, очевидно, не желая обижать Сталина, Хрущёва, Брежнева и иже с ними, опасаясь, что их обвинят в симпатиях к нацистам.

А дело было вовсе не в нацистах. Жизнь улучшалась без их одобрения и даже без их ведома. Дело было в отсутствии советской власти. Там, где не было партизан, особенно засланных Москвой, и, следовательно, не свирепствовали карательные отряды, даже вблизи фронта жизнь была сравнительно мирной. Верно, немцы требовали поставок. Но не забирали всё «под метлу», как это делали большевики, платившие колхозникам пустыми трудоднями. И в жизнь колхозников немцы не вмешивались, да из-за языковых различий и не могли бы особенно вмешиваться. Подписываться на какой-нибудь русский «Фёлькишер беобахтер» не принуждали, изучать «Майн Кампф» не заставляли, вступать в нацистские организации не агитировали. Да и колхозниками крестьяне практически быть перестали. Верно – национал-социалистическое руководство запретило распускать колхозы: ему они были нужны для того же, для чего и коммунистическому руководству. Колхоз – удобный инструмент эксплуатации. Однако крестьяне без шума поделили между собой землю, технику использовали артельно. «Подати» поставляли исправно. Немецкие контролёры появлялись редко, а когда появлялись, хитрые старосты старались напоить их до полубессознательного состояния и отправить в обратный путь, уложив замертво в сани, рядом с «подарками» в виде поросят, гусей и первача. «Нам только жить не мешай, а уж хорошую жизнь мы создадим себе сами», – говорили люди.

В городах, как всегда в такие времена, с питанием было хуже, чем в деревнях. Но местное самоуправление пыталось как-то исправить положение, устраивая, например, городские столовые. В Вязьме предприимчивый Чикмарёв даже организовал небольшой завод колбасных изделий, главным образом из конины: скупал у немцев раненых лошадей – фронт ведь проходил невдалеке от города.

С точки зрения Сталина, все, кто работал при немцах, были преступниками, после войны с ними жестоко расправлялись. Про одного из таких «коллаборационистов», священника, писатель Виктор Астафьев потом сказал: «Да, он при немцах работал, но служил-то людям».

Тут, по-видимому, дело было не столько в том, кому служил и делал ли добро людям. Дело было опять-таки в том, что люди ушли из под денно-нощного надзора диктатуры и тем самым «испортились», начали принимать самостоятельные решения. Через много лет после окончания войны, где-то в 19б0-е годы полковник КГБ сформулировал это примерно в таких словах, сказанных задержанным демонстрантам: «Даже если вы завтра устроите демонстрацию под лозунгом “Да здравствует советская власть!” – мы вас арестуем, потому что вы демонстрируете по собственному решению, а не по указанию партийного руководства!»