Коллектив авторов - Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Однажды вызывают, я вижу – рядом с немцем стоит наш сосед по дому, где мы жили с Серёжей, некто Птицын.

Его привели из соседней камеры. Он посмотрел на меня с презрением: «Ах вот вы какая!». Он решил, что я в одной компании с этим немцем. Только когда нас вместе посадили в машину и повезли на допрос, он понял: «Так вы тоже арестованы!».

Нас разделили: его повели к одному следователю, меня – к другому. Мне было предъявлено первое обвинение: «Мы вас арестовали за нелегальный въезд в Орёл!». По странному стечению обстоятельств это был единственный раз, когда мы легально въехали в город! Я объяснила полную легальность моего пребывания в Орле. Следователь удивился: «Идите, мы будем проверять». Меня отвели в следственную камеру, там было человек двадцать арестованных, большинство по тому же «партизанскому» делу.

Так я досидела до Пасхи. В камере начались разговоры о Боге, выяснилось, что, кроме одной портнихи, все верующие. Решили попросить разрешения привести священника. Обещали, но не привели. Наизусть даже я знала довольно мало молитв, чтобы подготовиться. Вдруг одна женщина, державшаяся в стороне от всех (она была женой секретаря обкома, и с ней общаться не хотели), достала из кармана молитвослов. Мы начали молиться каждый день. На Воскресение Христово, ночью, мы все дружно грянули: «Христос Воскресе!». Охранники испуганно загремели засовами, открыли двери, но тихо простояли до окончания пения и лишь потом попросили нас не шуметь. Вижу – одна девчонка-комсомолка (её арестовали за то, что она демонстративно носила значок с Лениным) разревелась и говорит: «Я ведь даже креститься не умею!».

Наконец меня вызывают к следователю и говорят: «Нет, всё-таки вы приехали нелегально!». Иногда следователь начинал кричать, я – тоже. В августе, незадолго до ухода немцев из города, меня вызвали к новому следователю, который сказал: «Доказательств у нас нет, но создалось впечатление, что вы – член НТС и приехали сюда по его заданию. Поэтому мы считаем необходимым выслать вас в Германию».

На следующий день меня на легковой машине отправили в Брянск. К этому времени я заболела чесоткой, была вся покрыта ранами. Из Брянска меня повезли в Смоленск, где у меня вдобавок началось воспаление дёсен. Надо мной сжалились и повели в поликлинику. Там я увидела одну знакомую и успела шепнуть, чтобы Георгию Сергеевичу передали, что я в здешней тюрьме. Мне немного подлечили дёсны, но обнаружили чесотку и отправили в городскую больницу: немцы как огня боялись заразных заболеваний. Старик врач, который меня осматривал, сказал, что привели меня вовремя, ещё немного и началось бы общее заражение крови. Вскоре появился Околович, он попросил доктора держать меня в больнице как можно дольше. Чесотку вылечили через две недели, а продержали меня месяц. За это время Георгий Сергеевич устроил меня «под крышу» – в «Зондерштаб Р», столь часто упоминаемый в советской прессе.

Ведомство это в теории должно было вести наблюдение за советскими партизанами, но проникшие в него члены НТС занимались халтурой, лишь используя его проездные документы для своих целей. С помощью «Зондерштаба Р» многим членам Союза удалось на время скрыться от Гестапо. После больницы я пробыла в тюрьме ровно два дня, после чего меня выпустили с обязательством отмечаться каждую неделю и не покидать город. Отметиться мне пришлось раза два, Красная Армия уже приближалась к Смоленску. Но эти две недели были интересны тем, что в городе появились «ходоки» с Украины, которые искали Власова. В это время над некоторыми районами оккупированных областей были сброшены власовские листовки, но где создаётся РОА и где искать Власова, никто не знал. Причём эти ходоки – часть из них пришла в городскую управу – были присланы от некоторых партизанских отрядов! Помочь мы им ничем не могли: Власов был в Германии, и они, разочарованные, пошли обратно.

Пришлось мне побывать и в Катыни, где расстреляли тысячи польских офицеров. Раскопки закончены не были, но вокруг разрытых ям валялось много пуговиц от военной формы. На этом месте, где до войны стояли дачи сотрудников НКВД, было расстреляно и много русских. Это рассказывал старик-лесник, который упоминается во многих свидетельствах о преступлении в Катыне.

При подходе Красной Армии был приказ немецкого командования: всему населению Смоленска – уходить, оставшихся ожидала кара. Многие дома немцы взрывали, но карать всех оставшихся времени у них уже не было.

В Орше я была проездом, где получила от Георгия Сергеевича направление на Могилёв. Этот город, когда мы туда приехали, был совершенно целенький. Но вскоре начались советские бомбёжки. Я помню одну из них: лунная ночь, самолёты проносились прямо над крышами, зенитной защиты не было. Разбомбили детский дом, много жилых зданий. Почему-то все бежали спасаться на кладбище.

Никаких крупных немецких военных объектов в городе не было.

По мере приближения линии фронта к Могилёву мы двинулись в Минск, где собрались члены Союза из Вязьмы, Смоленска и других городов. Никаких официальных бумаг у нас не было, мы приехали как беженцы, каковых в Минске было немало. КВ. Болдырев к тому времени создал строительную фирму «Эрбауэр», в которую устроились многие члены НТС. С «Зондерштабом Р» уже не связывались, руководивший проникновением туда членов Союза А.Э. Вюрглер был убит в Варшаве агентами Гестапо.

Наша подпольная работа в это время в основном заключалась в распространении листовок. Основная идея, которая в них провозглашалась: «Ни немцев, ни большевиков». Этим в Минске занималось примерно десять человек. Листовки были рукописные или сделанные на шапирографе, подписаны были не НТС, а «Народный сговор» – в целях конспирации. Кроме того, мы вывесили несколько плакатов: «Долой немцев и Сталина, да здравствует свободная Россия!». Следователи потом не верили, что нас было только десять человек, мы «обработали» почти весь город. Но действовали мы недолго: в марте 1944 года нашу группу арестовали, выдал провокатор.

Однажды вечером мы обсуждали возможность выпуска подпольной газеты, я как раз набрасывала план. Потом пошли на чей-то день рождения, сидели, закусывали, поздравляли «новорожденного». Вдруг меня вызывают во двор. Там стоят два гестаповца в форме и говорят, что хотели бы со мной побеседовать. Я сказала, что пойду оденусь, предупредила наших, взяла сумку, пальто и пошла.

Меня привезли в здание Гестапо, посадили в одиночку в подвале: на полу матрас, ходить там было невозможно, только лежать и сидеть. Вскоре меня вызвали на допрос. Допросы потом продолжались около месяца, ежедневно. Мой следователь знал о нас. Моей основной задачей во время допросов было не назвать никого. Следователь был опытный, всё время старался меня поймать на слове. В свою очередь я пыталась выяснить, что именно он знает о нашей организации. Однажды я его перехитрила: он назвал пароль, который помимо меня знал только один человек, таким образом он «засветил» провокатора.