Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Приговором Военного трибунала Кириенков и Сычев были приговорены к расстрелу. Их пособники, Климашевский, Пронин, Филатов, к 15 годам лишения свободы.

Избежали возмездия те, кто остался за рубежом.

г. Велиж. 1994 г.

И. Цынман

Этот листок из Усвят прислал мне заместитель главы администрации Каданников. По данным архива удалось узнать, что до войны в Усвятах был национальный еврейский колхоз, и здесь жили сотни евреев.

Судя по присланному листку, местные жители забыли или не знают, что осенью 1941 года эсэсовцы и местные полицаи тайно погрузили на баржу или баржи около 400 евреев и потопили их в местных озерах.

Об этом рассказал мне на конференции Холокоста в Москве в 1993 году житель Москвы, чьи родители и семья погибли тогда. К сожалению, вокруг меня было несколько человек и рассказывавший отошел от меня, не оставив своего адреса.

Присланный из Усвят листок.

В листке сообщалось, что в их поселке на ул. Горького имеется памятный знак с именами евреев, который напоминает о том, что в августе-сентябре 1941 года фашистские оккупанты в квартале, образуемом улицами Малая Набережная, Горького, Гвардейская и 25 лет Октября, устроили еврейское гетто, куда были согнаны еврейские семьи. Есть указание о расстреле 34 евреев.

Памятник на присланном листке — это все, что напоминает о евреях Усвят.

В листке есть ссылка на сто евреев. Гетто было большим, и там были «еврейские семьи, и стар, и млад, коренные жители и беженцы». Так что данные о потопленных 400 евреях не вызывают сомнений, о чем я и сообщил в Усвяты.

В. Журавлев

Кто-то скажет: «Ну и что?» А мне искренне жаль…

Духовщинцы — Софья Моисеевна и Борис Абрамович Трескуновы — уезжают за границу, в столицу суверенной Белоруссии город Минск. Уезжают на постоянное место жительство. Учитывая их почтенный возраст, надо полагать — навсегда.

Как когда-то Булат Окуджава, написавший песню про Леньку Королева, утверждал, что «не представляет Москву без Короля», так и я сегодня заявляю: представить Духовщину без Трескуновых просто не могу.

Эти заметки, разумеется, носят субъективный характер. Но я беру на себя смелость утверждать, что супружеская чета, о которой рассказываю, оставляет заметный след в истории нашего города. Уедут они, и чего-то будет не хватать. Потому что уезжают не просто хорошие, добрые люди, уезжают истинные интеллигенты — представители той части наших сограждан, которая вследствие стремительного наступления «дикого» рынка вскоре, похоже, окажется на грани вымирания — хоть заноси в «Красную книгу».

Бориса Абрамовича Трескунова могут считать своим учителем многие журналисты, работавшие в разные годы в редакции духовщинской газеты «Знамя коммунизма», и ныне здравствующие, и уже ушедшие из жизни. Я также отношу себя к числу его учеников.

Как сейчас помню день 24-летней давности, когда я, начинающий сотрудник газеты, с чувством огромного волнения положил на стол ответственного секретаря Трескунова свою первую продукцию — небольшую заметку, написанную по итогам командировки. Мне говорили, что Борис Абрамович — большой специалист по правке текстов, но то, что он сделал с моей заметкой, превзошло все ожидания. Я взял исчерканный вдоль и поперек листок, сел у себя в кабинете за стол и обхватил голову руками. «Газета — не мое ремесло. Надо отсюда, пока не поздно, рвать когти», — такие были мысли. И, наверное, подал бы заявление, если бы не старшие товарищи…

«Борис Абрамович — человек строгий, но справедливый, — втолковывал мне заместитель редактора Володя Антоненко. — Вот давай вместе почитаем твою заметку. Смотри, он заменил это слово на другое, и разве хуже стало? Стало лучше. И тут, и тут… нет, старик, обижаться на Трескунова не надо. У него все мы прошли хорошую школу».

Тот давний эпизод был для меня откровением. Я понял, что нельзя нести в секретариат «сырой» материал, откровенную халтуру — не пройдет. Борис Абрамович не пропустит. Его отношение к слову, к знакам препинания, вообще к русскому языку всегда было святым и трепетным. И такое отношение сохранилось по сей день.

И передалось нам, его ученикам.

А Софья Моисеевна нередко подменяла машинистку. Печатая наши тексты, она не просто стучала по клавишам, а вносила свои поправки, расставляла недостающие запятые, от чего материалы «причесывались», становились лучше. Бывало, сидишь в кабинете, ждешь, когда Трескунова отпечатает твою статью, а она неожиданно появляется на пороге:

«Витя, ты не прав. У этого механизатора отчество не Иванович, а Ильич».

Она знает — это не преувеличение! — как зовут всех лучших доярок и механизаторов района. Потому что за годы своей работы в должности корреспондента-радиоорганизатора не раз произносила их имена по местному радио, у многих брала интервью.

— Разве Ильич? — хватаю трубку телефона и звоню в хозяйство. — Но у меня же в блокноте: Иванович. А на другом конце провода подтверждают, что «мой» механизатор действительно Ильич.

Казалось бы — какое ей дело? Печатай, как написано, автор отвечает за свои слова. Но не такой человек Софья Моисеевна.

Совсем недавно позвонила:

— Вить! Ты знаешь, что скоро Духовщине исполняется 220 лет? Не знаешь? Вот не забудь. Можно рубрику завести.

А ведь она уезжает. Вроде бы, зачем должна болеть голова о том, что городу 220 лет? Но это ЕЕ ГОРОД. Это в нем она прожила всю свою жизнь, и город стал родным, стал частью жизни, и Духовщина будет — и в этом нечего сомневаться — сниться по ночам в далеком «зарубежном» Минске.

В свое время Софья Моисеевна поменялась со мной должностями: ей надо было иметь в предпенсионный год заработок побольше, а мне давно и упорно хотелось освоить радио. Так она стала ответственным секретарем, а я с «Репортером-5» принялся колесить по проселочным дорогам, два раза в неделю общаясь со слушателями: «Внимание, говорит Духовщина!» Моя наставница учила меня работать с микрофоном, щедро делилась секретами непростой профессии.

Непростой — это на самом деле так. Ведь некоторые наши передовые труженики боятся микрофона, как черт ладана, а что делать, если дано указание взять интервью у передовика?

Одно такое указание я получил как-то прямо от первого секретаря райкома А. М. Пахомова (многие, конечно, помнят крутой нрав Александра Михайловича): срочно записать на пленку комбайнера С. Пусть поделится опытом, как добивается высоких намолотов.

Приезжаю на мотоцикле на поле. С. молчит, как партизан. Так, вроде бы, и рассказывает, но только я потянусь за микрофоном, замолкает и… потеет. Бьюсь с ним полчаса и вижу, что ничего не получается. Еду домой не солоно хлебавши.