Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Скоро в эту деревню пришли кавалеристы армии Белова и сказали нам, что Дорогобуж освобожден, и можно возвращаться. Отец поймал лошадь, достал сани, и мы вернулись в Дорогобуж. Там уже была Советская власть. Отец вернулся к своей работе по снабжению армии и стал там незаменимым. Несколько месяцев мы там жили при Советской власти. Встретили несколько уцелевших еврейских семей, которым не удалось вовремя уехать в тыл. Впоследствии их всех расстреляли.

Летом 1942 года немцы после кровопролитных боев опять взяли Дорогобуж. Мы прятались от бомбежек в окопах. Отец попрощался с нами, приказал вернуться в Телятино, а сам ушел с армией Белова. Больше мы никогда его не видели.

Несколько дней мы пешком шли к Семлеву. Пришли в Телятино, где местные жители уже вырыли землянки, поставили кирпичные печки. Нас приняли как родных, вернули машинку и тряпье, которые лежали в окопе. С лета 1942 до освобождения в марте 1943 года мы здесь жили в землянках и времянках, поедаемые вшами, болея чесоткой. В это время немцы и полицаи уже присмирели, но все же временами показывали свой оскал.

Так, при переписи жителей деревни немец и переводчик допрашивали мать, у которой был один-единственный документ: справка старосты деревни. Мать путали, упрекали акцентом, типом глаз. Мы были на краю гибели, но тут кто-то позвал немца, а переводчик маму отпустил, дав «аусвайс» — право на жительство. В другой раз меня, 14-летнюю девочку, и хозяйскую дочь Лизу хотели отправить в Германию. Привели в Издешково, и мы там двое суток сидели в аптеке в ожидании поезда. Там было собрано сотни две мальчиков и девочек в возрасте от 14 до 20 лет. Знакомые полицаи, которым мать шила куртки, и местные жители сумели выкупить у фашистов несколько детей, в том числе нас. Ожидая поезда, я больше всего боялась, что состав с детьми попадет в Дорогобуж, где нас знали, и меня могли знакомые выдать как еврейку.

На протяжении всей оккупации немцы и полицаи часто гоняли нас пешком на различные работы. В Алферове заставляли заготавливать, прессовать и отгружать сено для немцев. Ночевали мы где попало. За работу кормили плохо: хлеба давали мало. Вместо молока давали обрат после сепаратора. Мы, дети от 13 до 16 лет, ремонтировали в разных местах дороги. Особенно трудно было зимой чистить дороги от снега. Зимы были снежные.

Часто мать и мы вместе не ночевали. Мать пряталась с машинкой по разным деревням, иногда за ней приезжали, и мы неделями оставались одни.

Узнав от кого-то, что у матери сохранились два сшитых ею модных дорогих платья, к нам в домик ворвались две сожительницы полицаев и отобрали их. Разве все перечесть, что мы пережили, но все же остались живы.

После освобождения все местные жители были разуты, раздеты, как погорельцы. Попросили мать организовать швейную мастерскую с ее швейной машинкой. Что она могла сделать с одной машинкой при отсутствии материала? Ее отправили в Кодрово за машинками и материалом, где был центр Смоленской области. Там она встретила свою сестру из Смоленска — Марию Григорьевну Хатинскую, члена партии с 1917 года. Позднее она перевезла всех нас в Смоленск. В Дорогобуж мы больше не попали. Отец наш погиб при взятии Киева. Родных у нас очень мало, все погибли в основном. После войны у меня родились две дочки. Родители моего мужа перед войной поехали с детьми на каникулы в Мстиславль и там погибли.

Мне известно, что сейчас в Дорогобуже живут несколько евреев. Они растворились в смешанных семьях. Много лет после войны даже на нас, евреях, лежало клеймо, что в войну мы жили в оккупации. Об этом требовали писать в анкетах, как будто мы нарочно остались и были, как прокаженные. Мать из-за этого не брали на работу в Смоленске, несмотря на то, что отец погиб на фронте, и мы получили на него похоронку. Нам было очень трудно. Содержала нас тетя. С большим трудом ей удалось через несколько месяцев устроить мать рядовой швеей в артель «Первое мая», которая размещалась на ул. Ленина, в бывшей кирхе. Она получала гроши, хотя могла бы быть хорошим мастером-закройщиком. Война научила ее шить все.

И. Цынман

Пригородный дизель-поезд из четырех вагонов утром, во вторник 4 июня 1996 года, везет меня из Смоленска в Ельню, где мне доводилось не раз бывать. Пассажиров немного: проездные билеты дорогие.

За окном вагона мелькает запущенная зеленая земля. Пахотных массивов почти не видно, встречаются клочки обработанной земли, где всходит картошка. Один раз промелькнул двухэтажный, старинной постройки, кирпичный безлюдный запущенный особняк, свидетель жизни людей начала XX века. Деревни, жилые дома на 80 км пути, начиная со станции Духовская, попадаются редко. На пути в Ельню мало станций. Вместо них остановочные пункты с кирпичными или металлическими укрытиями от дождя и снега. В поезде есть один проводник-кондуктор, как в автобусе, продающий и проверяющий проездные билеты. От Смоленска до Спас-Деменска этот поезд курсирует два раза в сутки. В последнем вагоне выделено два отсека для почты и багажа, заменитель почтового и багажного вагона. Дальние пассажирские поезда почти не курсируют. Раз в неделю ночью через Ельню проходит поезд «Челябинск — Минск».

На ельнинской земле в последнюю войну погибла значительная часть местного мирного населения. Сейчас низка рождаемость, высока смертность населения, идет вымирание народа.

Буйствует обезлюженная природа, кустарник захватывает пахотные земли. Не часто видишь хороший лес. Кое-где между лесом и полотном дороги наблюдаешь, как рубят и складывают из бревен дома, которые вывозят за тридевять земель и продают.

Напрашивается печальный вывод. Богатую природными ресурсами страну и ее народ местные руководители разучили самих себя кормить, одевать и обувать. Зато они заботливо создают рабочие места в других странах, откуда к нам идет то, что мы могли бы делать сами. От нас за рубеж поставляется невозобновляемое и трудновозобновляемое сырье. Долго ли Россия так продержится?

Одной недавно полученной свободы для простых, энергичных и предприимчивых людей мало, и много для безнаказанной деятельности мошенников, взяточников и преступников, грабящих страну и увозящих за рубеж валюту. Считаю, что здесь таких преступников нет, разве они могут быть среди приезжих, строящих военный городок? Но последствия всего этого особенно видны в глубинной Ельне: почти все ельнинские предприятия не работают или работают в четверть своих возможностей. Гордость Ельни, обозный завод, стоит. Какое может быть настроение у безработной Ельни. И тут же турки возводят военный городок и зарабатывают за свой труд приличные деньги в валюте. Свои же строители работы не имеют, или работают там же за мизерную плату.