Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Энергичный, крепкий, двадцатипятилетний председатель петровичского сельсовета Виктор провел с нами весь день в поисках уходящего еврейского прошлого Петровичей, в разговорах с людьми, кто еще что-то помнит. Он, Виктор, еще помнит последних стариков-евреев села.

Последний петровичский еврей скончался 10 лет назад. На русском кладбище среди православных крестов скромная металлическая табличка: «Вайнерман Наум Маркович (1897–1984)». Он занимался извозом, работал возчиком в колхозе. Жена Нохема Вайнермана была расстреляна 22 июля 1942 года. Двое сыновей некоторое время прятались в окрестных селах. Полицаи выследили и расстреляли их на окраине деревни Селюты в паре километров отсюда. В альбоме школьного музея любительская фотография — крепкий пожилой человек в ватнике и кепке — в последние годы жизни.

Сегодня евреев в Петровичах нет. Были и исчезли. Словно пришельцы из других миров в романах Азимова. Прошли, оставив нам лишь зыбкий, исчезающий в людской памяти след.

Газета «Ами — народ мой», 15 апреля 1994 г.

Иудит Аграчева

То, как минуя дорожный контроль, прячась под вагонными полками, молодой парнишка пробрался в город, Льву Гуревичу помнится хорошо. Ему помнится, как он, зажав свое прошлое в клещи, сначала учился на инженера, потом защищал диссертацию, потом осваивал технологию тяжелого машиностроения, потом стал главным специалистом крупного иркутского производства, потом — лауреатом премии Совета Министров…

Прошлое же вырывалось на волю ночами, чуть только ослабевал контроль.

И тогда снова и снова возвращались картины минувших лет. И тогда снова и снова преследовал страх, сменившийся по утрам ощущением нереальности происходящего в 40-е годы.

— Вот спросите меня, взрослого, повидавшего на своем веку человека, возможно ли перенести то, что со мной случилось, — признается Лев Гуревич, — и я вам отвечу: нет, это исключено. Я знаю, что все это было со мной. Я помню, что все это было со мной. Но я не могу поверить…

Лев Гуревич

— Маленькое это было местечко. Восемьдесят домов — еврейских и чуть поменьше — русских. А колхоз у нас славился на всю округу. Создал его в свое время абсолютно безграмотный еврей Лейба Рискин. Читать не умел, писать не умел, анекдоты о нем ходили, но дело свое он знал крепко. В районе прозвали нашего председателя Аку-Муяку. Сказать вам, за что? Единственный наш колхозный транспорт — полуторка — больше простаивала, чем двигалась. Запчастей нет, ничего нет. Вот председатель наш и доказывал руководству, что машина не едет без аккумулятора. Но выговорить это слово никак не мог…

Электричества в Петровичах не было года до шестидесятого. Я рос при керосиновой лампе и считал это абсолютно нормальным явлением. Я вообще был уверен, что не бывает жизни иной. Нищета как-то не воспринималась нищетой. Нет в доме стульев, значит, нужды в них нет! Зато было богатство несметное — собственный самовар. То, что это богатство, сомнений не было ни у кого. Даже у самого председателя. Потому что однажды, когда мы не смогли заплатить какой-то налог, председатель явился с секретарем, зашел в дом, взялся за самовар. Тут мама с криком бросилась на самовар с другой стороны, намертво в него вцепилась. Председатель — давай тащить наше имущество к дверям. Но тащить-то пришлось вместе с мамой. Пол — деревянный, некрашеный! А младший братишка, Израилька, — в крик! Секретарь уж махнул рукой, мол, ладно, Лейба, оставь ты им их самовар, вон мальчонка как перепугался…

Красоты были, куда ни глянь, такими, что даже сегодня, как вспомню, дух захватывает. Летом самое празднество начиналось — в Петровичи из больших городов, а особенно из Ленинграда, приезжали отдыхающие. Это было невероятное зрелище. Прически, одежда, обувь. Такого и вообразить невозможно — специальная спортивная обувь! Мы людей этих воспринимали как марсиан. Значит, можно себе представить, как мы выглядели. Впрочем, что представлять? Фотография сохранилась. Там пацаны наши — в жутких кепках, драных штанах, которые снашивало какое уж поколение, чумазые, босиком пристроились на завалинке. Из-за этой вот фотографии пострадала в тридцатых чуть ли не половина жителей местечка. А история интересная сама по себе. Дело в том, что у нас в Петровичах родился Айзек Азимов, которого увезли в трехлетнем возрасте в США. Часть Азимовых уехала, а часть осталась в Петровичах. И вот в тридцать третьем, что ли, году приехали к родственникам американцы. На машине! Нас, пацанов, не так интересовало наличие далекой Америки, как это видение, чудо — блестящий автомобиль! Американцы собрали нас, сфотографировали, а потом, в благодарность за теплый прием, выслали фотографии… Сколько семей потом пересажали!

Сначала в местечке стрельба послышалась. А откуда она доносилась, кто это знал? Потом, вроде, бомбежка. Петровичи — в стороне от шоссе, в 90 километрах от Смоленска. Когда уж объявили о начале войны, и все стали совещаться, что делать, вот тут, я думаю, наши старейшины дело подпортили. Люди авторитетные стали рассказывать, что побывали в немецком плену и что панике поддаваться не следует. Представляется мне, что если бы не эти разговоры, можно было бы избежать трагедии оккупации и уехать. Люди были наивны.

Все уехали, тем не менее! Знаете как? Упаковали вещи, запрягли лошадей, отошли, смешно сказать, на сколько выкопали ров и решили: если что, спустимся, переждем пару недель, пока война мимо пройдет, а потом выйдем и заживем, как прежде. Все было предусмотрено. Только вот война мимо не прошла. Задержалась…

Я, помню, на завалинке примостился. Мимо едут солдаты какие-то на лошадях по главной улице. Немцы ли это или другой кто? Едут себе, никого не трогают, ни на кого не глядят. Только на следующий день все местечко оказалось оклеенным листовками и плакатами. И в каждом воззвании: «Жиды, жиды, жиды…» Нормальный бы человек подивился, мол, что за чушь? Мы и враги, мы и одновременно — не люди, а подлежим мы уничтожению… Но и на осмысление этих заявлений времени нам никто не дал. Появились жандармы, согнали все местечко на площадь. Русских направо, евреев налево. Весь день продержали. Жара стояла невыносимая. А у нас в Петровичах, как всегда, отдыхающих было полным-полно. Вот и они оказались в тех же обстоятельствах. И такие красавицы — девочки, студентки, так страшно погибли!.. До вечера нас продержали, потом распустили как будто. Мы вернулись, а дом разграблен и пуст. Казалось бы, что можно взять? Но вот обида — брат тем летом как раз закончил школу, с отличием, и должен был ехать поступать в институт. Светлая у него была голова! Сколько лет трудились мои родные, сколько они одолжили денег — не спрашивайте. Но брату пошили новые хромовые сапоги! Мама, как только увидела, что не стало сапог, бросилась в немецкую управу. Она собиралась там рассказать про всю свою жизнь и про то, как трудилась она вместе с мужем-инвалидом, откладывая деньги, и как несправедливо лишить ее сына, отличника, новых сапог. Полураздетые потные немцы посмеялись немного, а потом спустили на маму собак…