Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Литературные интересы монахов Фульды этим, разумеется, не ограничивались. Библиотеки крупных германских церквей и монастырей, вроде Лорша, Кельна, Вюрцбурга, Райхенау и Санкт-Галлена, сохранили для нас многое из того, чем мы теперь располагаем из классической литературы; а Фульда была величайшей из них. Ей мы обязаны драгоценными текстами Тацита, Светония, Аммиана, Витрувия и Сервия (благодаря которому средневековые люди узнали своего Вергилия). Возможно, в девятом веке ее самым ярким светилом был аббат Рабан Мавр — «Ворон», которому Алкуин дал имя Мавра, ученика св. Бенедикта,— закончивший свои дни архиепископом Майнца. Рабан был любимым учеником Алкуина, а также наставником выдающихся ученых. Так, традиция Беды и Йоркской школы передавалась дальше от одних к другим. Это была традиция, презиравшая оригинальность и стремившаяся лишь к сохранению и распространению всего лучшего. Так что Рабан довольствовался употреблением своих могучих дарований лишь на толкование и сопоставление. Его преследовал образ разложения цивилизации. Безопасности не было нигде. Он собирал то, что мог, и плодом стала «De Universe», энциклопедия полученных им знаний, основанная на трудах Исидора Севильского. Но он был богословом столько же, сколько и энциклопедистом, и столько же ученым, сколько богословом. О его интересе к языку можно судить по его любви к рунам и шифрам, копировании шестнадцатибуквенного алфавита времен эры викингов (сохранившегося в сентгалленской рукописи девятого века), и его маленькому трактату De Inventione Linguarum (или Litterarum), о котором можно сказать, что он стоит, и не на последнем месте, в ряду еще не вполне оцененных средневековых трудов о языке и литературе, венцом которых является De Vulgari Eloquentia (О народном красноречии) Данте. Иногда, говорит Рабан, родной язык человека требует некоторых объяснений. А затем, Господь питает воронов так же, как и голубей.

Рабан передал свою приверженность традиции Беды своим ученикам, по крайней мере четверо из них пользовались уважением при жизни, как в Фульде, так и вдали от нее. Самым выдающимся из них был Луп Серватий, аббат монастыря Феррьер, и, вероятно, он еще до Иоанна Сольсберийского являет собой самое большее приближение к современному представлению об ученом, возможное в Средние века. Он был гуманистом, собирателем и сопоставителем классических текстов [29] Он пишет, например, Ансбальду: «Я сличу твой текст Писем Цицерона с моим, чтобы из этих двух текстов, если возможно, обнаружилась истина». , но как и многие другие средневековые ученые он был знаменит не только этим. Например, он пересмотрел толкование Рабана на книгу Чисел, собрал и снабдил иллюстрациями свод варварских законов для герцога Фриули, составил жития святых, написал лучшие письма своего времени, железной рукой управлял своим монастырем, непрестанно борясь за его привилегии против узурпаторов, и принимал большое участие в общественной жизни при западно-франкском дворе, в его собраниях и синодах, и даже на поле битвы; поскольку в 844 г. он лично привел в армию отряд монастыря Феррьер и был посажен в тюрьму, будучи, как он сообщает, плохим солдатом. Но как аббат, так и епископ мог бы поплатиться жизнью, если бы не привел свой отряд по требованию короля. Такой образ жизни не позволял современникам думать о клире и мирянах как об отдельных сословиях. Их кругозор был очень ограничен.

Социально-политические процессы локализации и разобщения, которых мы уже касались, значительно ускорились под тройным натиском с севера, юга и востока, которому подверглась Европа в девятом и десятом веках. Иногда эти атаки были одновременными; а преувеличенное представление о том, что так оно и должно было быть, заставляло некоторых, особенно в римской курии, рассматривать Европу, как осажденный гарнизон, единственная надежда которого заключается в единстве. Но истина состоит в том, что большинство людей не видело ситуацию в таком свете и считало, что европейское единство — это надуманный идеал, напоминающий предшествующий ему идеал Христианской Империи.

Нападения со стороны Скандинавии до сих пор не получили адекватного толкования.

Нехватка земли, рост населения [30] Скандинавы практиковали полигамию и расставались с нею так же неохотно, как и другие варвары. В девятом веке Церковь еще боролась с полигамией у франков. , недовольство усилением королевской власти, и естественная страсть к грабежу и приключениям — все это выдвигается в качестве причин сравнительно неожиданного, но доказанного, вторжения скандинавов в европейские воды. Шведы выбрали балтийское направление, а затем на своих баркасах проникли вверх по германским и русским рекам. Из их торгового форпоста в Киеве им уже оказывалось рукой подать до самой Византии. Норвежцы орудовали по огромной дуге вокруг Шотландии и Ирландии до Фарерских островов, Исландии и далее. Даны распределили свои притязания между англосаксонской Англией и континентом (Фризия, Франция, Испания и западное Средиземноморье).

По мере того как войска и миссии ранних Каролингов продвигались на север во Фризию, контакты с датским миром, лежавшим за ней, оказывались в порядке вещей. Было невозможно контролировать фризскую торговлю и обращать души фризов, не поставив данов в известность о том, что ничейная земля стремительно превращается в приграничную. Когда Карл Великий в конце концов покорил саксов, соседей фризов, возникла еще более недвусмысленная опасность. Где должно было остановиться продвижение франкского оружия и франкского христианства? Один великий миссионер, св. Ансхарий из Корби (Житие которого, написанное его преемником Римбертом, является важным источником для девятого века), основал епархию Гамбургско-Бре-менскую и оттуда проник в Швецию. Еще важнее то, что Каролинги, по-видимому, ограничили морское могущество фризов, так что когда даны продвинулись на юг, они обнаружили, что являются хозяевами во франкских и фризских водах без необходимости отстаивать свое главенство. Удивительно то, что, узнав об отсутствии на море препятствий со стороны франков и англосаксов, даны так долго медлили, прежде чем сделать свою власть по- настоящему ощутимой.

Это не значит, что франки не знали о грозящей им опасности. И Карл Великий, и Людовик Благочестивый делали все, что могли, для организации береговой охраны в устьях рек и на подходах к гаваням. Но береговая линия была огромной, и ладьи всегда могли отыскать отмель или бухту. Второй метод обороны заключался в том, чтобы посеять вражду между вождями данов; в этом, как о том свидетельствуют франкские анналы, особенно преуспел Людовик. Настоящая буря разразилась в годы, последовавшие за смертью Людовика. Именно тогда высадились и надолго закрепились огромные полчища, организовав грабительские набеги далеко вглубь Европы. Они жаждали добычи и грабежа, и нашли искомое в монастырях каролингского возрождения; и если картину последовавшего опустошения в принципе возможно было преувеличить, то не удивительно, что монастырские scriptoria (скриптории) позволяли себе некоторые вольности в этом направлении. Язычники-викинги часто были готовы потребовать того, что им было нужно, а потом двинуться дальше; но если общины сопротивлялись или обманывали их, следствием был грабеж и пожар. К концу девятого века импульс этих нападений был, по-видимому, исчерпан, и в целом набеги становятся меньшими по размаху. Как утверждают, тот факт, что предводители без какой либо особой цели рыскали в поисках сокровищ, для того только, чтобы, вернувшись, подорвать сложившуюся систему васальной зависимости, шел вразрез с интересами сильной датской монархии. Однако с последовавшим падением монархии викинги продолжили свои операции, хотя в их действиях стала просматриваться тенденция превращения последних из пиратов, так же стремительно исчезающих, как и появляющихся, в искателей земель для колонизации.