Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Возможно, что нужда в землях для колонизации, так или иначе, присутствовала всегда. Как говорит один историк, это были люди, благоразумно посвятившие себя завоеванию земель за границей. Людовик Благочестивый, например, предоставлял северные земли данам-изгнанникам. Им недоставало умения управлять и обустраивать государства, но они были здравомыслящими деловыми партнерами и хорошими земледельцами. Поселение очень скоро оказывалось спаянным внутренними браками, обращением в христианство и торговыми отношениями. В Ирландии скандинавские мародеры сравнительно быстро были приняты как часть общества и были одинаково успешны и в качестве земледельцев, и как торговцы или рыбаки. В северо-франкских речных поселениях у них, похоже, были более постоянные интересы, чем просто грабеж. Например, их участие в северофранкской торговле вином не ограничивалось захватом вина для собственного употребления, хотя они и любили попойки. Кроме этого, они умели контролировать движение по рекам в порты, откуда вино вывозилось за границу (например, в Англию), и получать немалую выгоду от взимания пошлин. Не будет преувеличением сказать, что эта приспособляемость и способность извлекать выгоду из любых обстоятельств побудила некоторых франков поладить с пришельцами, поскольку при случае они могли оказаться хорошими землевладельцами, и отказываться от благоприятных условий, когда их предлагают, было бы безрассудно. И снова крайняя разобщенность франкского общества, а значит, и настроений в нем, сделала немыслимым, чтобы каждый оказавшийся в опасности землевладелец поставил государственные или даже королевские интересы выше собственных. У него не хватало средств для сопротивления викингам, разве что для отражения мимолетных набегов, и он знал, что помощь сверху никогда не сможет прибыть вовремя. И потому, когда мог, он собирал вокруг себя своих людей и объединялся с соседями, чтобы оборонить свои поместья, а когда это было невозможно — договаривался с врагом. Прежде всего он был предан своему ближайшему окружению, и эта верность никогда не нарушалась [31] Хороший пример тому дают Анналы Сен-Бертена за 859 г., когда многие жители региона возле Луары объединились для самообороны, но, на свою беду, были перебиты. .

Каролинги также были владельцами значительных поместий, от которых они получали немаловажную часть своих доходов. Эти поместья были в опасности точно так же, как и владения других людей, и потому не удивительно, что королевская династия отвечала на общую угрозу во многом схоже с семействами более низкого ранга. Почти все без исключения поздние Каролинги были готовы сражаться с викингами при первой возможности. В пример можно привести Людовика Благочестивого, Карла Лысого и Людовика III (879-882 гг., победителя в битве при Сокуре). Карл Толстый обычно считается несчастным исключением, поскольку ему не удалось снять осаду викингов с Парижа, и он умер, потеряв все имущество, свергнутый своими восточногерманскими сторонниками. Однако эта неудача имела место в самом конце его жизни и вполне могла быть следствием слабости здоровья, а не недостатка мужества. Карл Простоватый, который в 911 г. договорился с предводителем датчан Роллоном об уступке ему на определенных условиях значительной земельной области (ядро современной Нормандии) для постоянного жительства, действовал так не из малодушия. Он был выдающимся воином, но осознавал, что там, где недостаточно средств для борьбы, мудрее проявить радушие [32] Это соглашение не помешало данам в Нормандии вести себя по-пиратски еще долгое время после 911 года. .

Каролинги сражались с викингами, когда только могли. Но настоящей защиты от непрестанных вооруженных нападений с моря не существовало. Армия государства, которая собиралась лишь время от времени, могла отразить крупную угрозу. У побед фирдов Альфреда в Англии были свои двойники во Франции; на самом деле франкские и английские короли ясно видели, что датская угроза была общей для обоих берегов Ла-Манша и учились друг у друга каким-то методам обороны, а также тому, как добиться верности от своих подданных. Но когда угроза была рассредоточенной, короли мало что могли поделать. Тогда бремя обороны и выбора между битвой и капитуляцией ложилось на плечи людей на местах. Некоторые, например, род Робертинов на севере — которым однажды суждено было стать Капетингами — сражались как настоящие лорды, чьи владения находились на границах. Другие этого не делали. А в иные времена ничего не оставалось, кроме как откупиться от нападающих данью. То есть реакция франков на викингов оказывается довольно неоднозначной. Каролинги не считали себя естественными спасителями любой части Франции, которая подвергалась нападению; магнаты не находили, что верность, безусловно, требует от них борьбы с викингами до последней капли крови, а уплата дани не всегда была знаком безнадежной капитуляции; и все, включая королей, иногда были готовы погрузиться в свои вендетты вместо того, чтобы объединиться против общего врага. Вправе ли мы винить их за то, что они видели результат менее ясно, чем мы, как и за то, что им не удавалось жить в соответствии с идеалом, поставленным перед ними Церковью?

Со стороны Средиземноморья на Европу нападали сарацины, под именем которых современники знали арабов, берберов и мавров, завоевателей Египта, римской Африки и Испании. Каролинги оттеснили их к югу от Пиренеев и создали огромное княжество-марку для защиты южных подступов к Франции. Но после смерти Карла Великого опасность грозила уже не из Испании. Экспедиции, разграблявшие прибрежную полосу Прованса и Италии, направлялись из эмирата в Тунис. Длинная и ожесточенная война привела к захвату византийской Сицилии (Таормина держалась до 902 г.), и южная Италия была открыта для вторжений. Героем франкского сопротивления стал император Людовик II, сын Лотаря. Он провел большую часть своей жизни в борьбе с сарацинами в Италии, иногда с помощью Византии. Но, как и в северных водах, береговая линия была слишком протяженной для обороны от морских сил, которые могли нанести удар в любом месте и, более того, рассчитывать на местных предателей. Очень многое зависело от решимости местного населения не сдаваться.

Неаполь, Гаэта и Амальфи организовали совместную оборону, увенчавшуюся успехом, в то время как Рим оказался менее удачливым. Но перед смертью в 875 г. Людовик II смог гарантировать Италии, что она не станет второй сарацинской провинцией вроде Испании. Сарацинское влияние и сарацинские общины оставались важным фактором итальянской жизни, но они не определяли ее.

Сарацинские нападения на побережье Прованса и далеко вглубь страны были проблемой, на которую Людовику Благочестивому пришлось обратить внимание еще в будущность королем Аквитании. Самым печально известным оплотом сарацин был Фраксинет (теперь Сен- Тропез). Поколения грабителей выходили оттуда, чтобы громить монастыри и подстерегать путников. Только тогда, когда им удалось захватить и в ожидании выкупа удерживать как заложника великого аббата монастыря Клюни, св. Майоля, поднялось достаточно сильное негодование, чтобы привести к их истреблению. Стойкого эффекта подобными акциями добиться сложно. - С одной стороны, некоторые историки заходят слишком далеко, наделяя сарацин строительным гением (например, ирригационная система в Брианконне), а с другой есть и такие, которые слишком буквально понимают монастырские истории о разорении и кровопролитии. Как и даны, сарацины, наверное, не были сознательными разрушителями в широких масштабах, да и не всегда встречали враждебный прием. Бывали случаи, когда южные магнаты или общины приглашали сарацин участвовать в своих вендеттах. Более того, если сарацины и отклонялись от прямого пути и ставили под угрозу средиземноморскую торговлю с отдаленными странами (а это непросто доказать в подробностях), то они также разрушили несколько замкнутую экономику франкского мира своими закупками северных товаров, например, рабов, мехов, металлов, оружия и леса. За них сарацины платили золотом, а оно, в свою очередь, использовалось на поддержание европейской торговли с Византией. Было бы слишком смело утверждать, что сарацинское золото финансировало каролингский и оттонский ренессанс, но оно, скорее всего, оживило экономику севера. Впервые Восток, Средиземноморье и Север были связаны и поддерживались единой денежной системой, и это продолжалось до тех пор, пока существовала исламская гегемония, то есть до одиннадцатого века.