Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Возможно, задним числом Видукинд посвятил свою саксонскую историю Матильде, дочери Отгона 1. Она была аббатисой Кведлинбурга в горах Гарца, средоточии власти Отгонов. Но из этого не следует, что автор был тесно связан с династией, или что его история была, в каком- то смысле, официальной. Отгоны также были саксами, но не только ими. Они завоевали известность как защитники Восточной Марки, но они были еще и королями франков, что, независимо от своего желания, вовлекало их в политику южной Европы. Традиционные интересы южных герцогств (Швабии и Баварии) в Ломбардии привлекли Отгонов к итальянской политике и, тем самым, к Риму. Ради благополучия центральной полосы (Лотарингии и Бургундии) они были готовы воевать с западными франками, и даже назначить одного из способнейших представителей династии, архиепископа Бруно, в Кельн, епархию, откуда он мог осуществлять надзор за Лотарингией. Отгоны были хозяевами Запада и господами Рима. Простой народ признавал их Римскими императорами, а короновали их папы, которых они сами выбирали [34] Наставник Отгона III, блестящий франк по имени Герберт Орильякский, последовательно побывал архиепископом Реймса и Равенны, и, наконец, папой Сильвестром II. Папы выбирали (и выбирают) себе имена, имея в виду подчеркнуть особый взгляд на жизненный путь какого-то из своих предшественников. В этом случае мысли Герберта обратились к папе, принявшем так называемый Константинов Дар. ; и там они попадали в сферу влияния византийской цивилизации, форпостом которой по-прежнему оставалась Италия. Отгон III, сын одной византийской принцессы и несостоявшийся муж другой, в течение своего краткосрочного правления показал, что варвары остались падкими на все римское. Обвинять его в предательстве истинных интересов Германии и рассматривать тягу Отгонов к Риму и Италии как чудовищное отклонение — это бесполезная грата времени, и потому что он прожил недостаточно долго, чтобы у нас появилась возможность дать настоящую оценку его политике, и потому что при жизни он не выглядел гак, как будто жертвовал германскими интересами ради итальянских. Если бы эго было осуществимо, германцы переместились бы в орбиту Рима, от отсталой цивилизации к высокоразвитой. Мы не можем определить удовлетворительным образом, какой смысл вкладывали Отгоны в свой римский титул, но мы можем быть уверены, что приняли они его с целью повысить имевшийся у них германский. Их империя не была продолжением Imperiutn Christianum (Христианская империя) Людовика Благочестивого; ранние средневековые империи были личными владениями, которые не могли быть переданы по наследству; но для выражения своей власти они использовали старые слова, полные значения. На печати Отгона было написано: Renovatio imperilRomanorum. Это не было пустой мечтой; он и его советники были практичными людьми. Они обозначали этим свое намерение не просто восстановить порядок и управляемость в своем расколотом распрями мире, а сделать это соответственно определенному образцу. Их взгляд на историю, возможно, был неверен, но в итоге современники не считали эту фразу бессмысленной. Не исключено, что если бы Отгон прожил дольше, он бы вернул императорскому титулу законодательные функции; ведь Рим был обителью права, гражданского и канонического. Его ранняя смерть затормозила этот процесс. Ему не хватило времени, чтобы оставить больше указаний на го, что он надеялся восстановить, и почему, будучи саксом, он желал связать себя с римской традицией.

Этот краткий обзор Западной Европы в борьбе с ее последними варварскими завоевателями позволяет нам прийти к некоторым предварительным выводам по поводу путей, по которым она развивалась со времени распада пост-классической Империи.

В первую очередь, усилился процесс социального обособления, который был столь выраженной чертой поздней Империи. Люди все больше стремились к обустройству своей жизни на местном уровне; объединялись ради безопасности и желали иметь своим сеньором местного магната, способного мобилизовать их для самообороны и отправлять над ними правосудие; питались и одевались за счет плодов своей собственной земли; рассматривали отношения со своим покровителем и благодетелем с точки зрения контракта на базе земельного держания, который мог возобновляться из поколения в поколение. Таким образом, появилось то, что историки называют феодальным обществом, хотя фактически его разновидности настолько бесконечны, что чуть ли не лишают этот термин смысла. Римский собственник, обрабатывавший свою виллу в четвертом веке, нашел бы много точек соприкосновения с поместным лордом, обрабатывавшим ту же самую землю в десятом веке может быть, больше, чем тот же лорд со своим современником на другом конце Европы. Иначе отразить эту перемену можно, сказав, что старая варварская родственная связь уступила место узам вассальных отношений, хотя и здесь снова мы сталкиваемся с достаточным количеством исключений, чтобы подвергнуть сомнению правомерность своего вывода.

Во-вторых, образовались государства средневековой Европы. Больше не было сомнений в том, что, невзирая на Империю и папство, Франция, Германия, Италия, Испания, Скандинавия и Англия идут разными путями, говорят на разных языках и толкуют прошлое в разном ключе. Из этого не следует, что они непременно ожидали, что править ими будут местные династии, ведь, как и любое другое владение, корона могла быть передана дальним родственникам, или потребована ими. Королевская власть утратила нечто от своего древнего престижа, поскольку для короля десятого века ни варварское военное руководство, ни римское законодательство уже не было основным занятием. Его обязанностью была защита совокупности земель и прав, включавшей его непосредственные владения вне обширных иммунитетных территорий его королевства, и передача ее в целости и сохранности своему наследнику. Политические горизонты сократились, хотя никто и не помышлял о том, чтобы обойтись без короля. Нет лжи чернее, чем изображение раннесредневековой королевской власти и аристократии в виде принципиально противоположных сил. В десятом веке королевская власть была скорее ограничена, чем ослаблена. Средневековому человеку слабость была ни к чему, и, конечно же, слабые короли были ему нужны ничуть не больше. Что же тогда осталось от королевской власти? Приблизительное представление о ней можно получить, изучив судьбу западно-франкской монархии после случайной смерти в 987 г. Людовика V. Он был молодым человеком и не оставил наследника. Его ближайшим родственником-Каролингом был дядя, Карл Лотарингский, человек, претензии которого не получили значительной поддержки со стороны франков, которым он не нравился; а кроме того, Отгоны, желавшие подчинить Лотарингию вассальной зависимости, с нетерпением ждали конца энергичной западно-франкской линии.