Михаил Гордин - Пушкинский век

Первого мая ежегодно в Екатерингофе бывало праздничное гулянье. Петербургские аристократы и богатые купцы совершали прогулки в каретах, колясках, ландо по дороге к Екатерингофу и взморью. Простой народ развлекался в окрестных рощах (по определению газетного фельетониста — «скромно и прилично»).

Если возле балаганов «избранная публика» выступала в качестве зрителей, то здесь она была действующим лицом, а мужики и простолюдины, толпами стоявшие на обочине дороги, наблюдали за процессией.

Екатерингофское гулянье. Гравюра К. Гампельна. 1830-е гг. Фрагменты.

«Не взирая на холодную погоду, причиненную суровым северным ветром, вчерашнее гулянье было многолюднее и блистательнее, нежели в прежние годы. Разные экипажи тянулись в два непрерывных ряда от Аларчина моста через Екатерингоф на большое пространство Петергофской дороги. Порядок без малейшего стеснения веселящегося народа был примерный и удивительный. В седьмом часу Высочайший Двор удостоил прекрасное сие гульбище своим присутствием… Внутреннее устройство воксальной залы возбуждало изумление даже в разборчивых британцах. Новых великолепных экипажей было множество; особенно обратили на себя внимание три экипажа с ливреями желтою, красною и белою, фаэтон нового фасона, именуемый тильбюри, и одна четверка прекрасных серых коней». Это газетный отчет.

Совсем иначе рассказывал о Екатерингофском гулянье молодой Гоголь в письме к матери: «Все удовольствие состоит в том, что прогуливающиеся садятся в кареты, которых ряд тянется более нежели на 10 верст и при том так тесно, что лошадиная морда задней кареты дружески целуется с богато убранными и длинными гайдуками. Эти кареты беспрестанно строятся полицейскими чиновниками и иногда приостанавливаются по целым часам для соблюдения порядка, и все это для того, чтобы объехать кругом Екатерингоф и возвратиться чинным порядком назад, не вставая из карет. И я было направил смиренные стопы свои, но, обхваченный облаком пыли и едва дыша от тесноты, возвратился вспять». Думается, в тот день Гоголь воображал себя персонажем саркастической «Панорамы Екатерингофского гуляния» Гампельна.

Третьего мая 1834 года Пушкин записал в дневнике, что первомайское гулянье в Екатерингофе не удалось из-за дурной погоды, что экипажей было очень мало и притом случилось несчастье: в парке упала какая-то деревянная башня, «памятник затей Милорадовича», и ушибла нескольких гуляющих. «Вот надпись к воротам Екатерингофа, — прибавляет Пушкин, —

Петербургские пригородные гулянья, несмотря на многолюдие и торжественность, обычно не отличались веселостью. Рассказывая о знаменитом своей пышностью и фантастической иллюминацией традиционном Петергофском празднике 1 июля, А. В. Никитенко писал в 1830 году: «Пестрая толпа чинно, почти угрюмо бродила по дорожкам: нигде веселья, а везде только одно любопытство. Гуляющие казались не живыми лицами, а тенями, мелькающими в волшебном фонаре. Несколько больше движения замечалось у палаток, над входами в кои виднелись надписи: „Лондон“, „Париж“, „Лиссабон“ и проч. Но и тут известные особы в голубых мундирах спешили приводить в надлежащие формы каждое свободное движение».

Голубые мундиры носили тогда жандармы, и из-за такой яркой расцветки фигуры их многозначительно выделялись даже и в пестроте праздничной толпы.

Летом в Петербурге, особенно в жаркие дни, бывало душно и пыльно. «Не поверишь, милая, что делается в городе при малейшем ветре! — писала булгаринская „провинциалка“ в своих „Письмах из столицы“. — Облака пыли засыпают с ног до головы, и если даже согласиться разъезжать в карете, с поднятыми стеклами, в удушливый зной, то и так не защитить себя от мелкой пыли. Это превращение петербургских улиц в африканскую степь происходит от того, что при мощении их камни покрывают слоем мелкого песку…»

С середины мая люди, не служащие и имеющие поместья, отправлялись в свои деревни. Все, кто мог, переезжали на дачи в окрестности города.

«Мода, или Петербургский обычай, — писал в марте 1834 года фельетонист „Северной пчелы“, — повелевает каждому, кто только находится вне нищеты, жить летом на даче, чтобы по утрам и вечерам наслаждаться сыростью и болотными испарениями; днем вместо того, чтоб прохлаждаться в тени, глотать пыль на мостовой, обегая магазины или рыская по делам, а ночь проводить с летучими, ползающими и скачущими насекомыми, постоянными жителями дач 14-го класса и болотистых рощей».

По улицам Петербурга громыхали телеги со скарбом и мебелью. По рекам и каналам на баржах и лодках везли все необходимое для летней жизни: дачи часто сдавали без мебели.

Те, кто победнее, снимали дачи на зеленых улицах Петербургской и Выборгской стороны, по Петергофской дороге; более состоятельные — на Черной речке, притоке Большой Невки, на Островах.

Здесь, по берегам Невы, Большой, Средней и Малой Невок стояли дачные дома. Были среди них роскошные летние резиденции столичной знати, были дачи попроще. Владельцы их — купцы, мещане, богатые ремесленники, а то и дворяне — строили эти домики не только для себя, но и для того, чтобы сдавать внаем тем жителям города, которые своих дач не имели, но желали, «чтобы, по крайней мере, жена и дети могли подышать свободным воздухом и найти отдохновение в удовольствии и прекрасной природе».

Пользовались популярностью Кушелевка (или «Безбородкин сад») — на Большой Охте, против Смольного, принадлежавшая некогда екатерининскому вельможе, князю Безбородко, затем адмиралу Кушелеву, женатому на княжне Л. И. Безбородко (по воспоминаниям старой смолянки, «это была дачная местность лучшего Петербургского общества, в саду устраивались гулянья»), и, конечно, Павловск, где не раз живали родители Пушкина.

На Черной речке дачи, сдаваемые внаем, появились с начала 1820-х годов. Сперва здесь жили люди среднего достатка, затем потянулась и аристократия. Черная речка стала модным дачным местом. Жили здесь добрые знакомые Пушкина Е. М. Хитрово, ее дочь Д. Ф. Фикельмон, художник граф Ф. П. Толстой, А. И. Тургенев…