Михаил Гордин - Пушкинский век

Пушкин стал членом петербургского Английского клуба в 1832 году и состоял в нем до самой смерти. Он иногда здесь ужинал, проводил вечера, играл на биллиарде и в карты. «Для развлечения вздумал было я в клобе играть, но принужден был остановиться. Игра волнует меня — а желчь не унимается», — писал Пушкин жене.

Среди членов клуба были игравшие весьма крупно. Так, видный столичный чиновник Павел Ефимович Никитин, как говорили, карточной игрой нажил миллионное состояние. А известный в Петербурге вольтерьянец и чудак, небогатый пензенский помещик Савва Михайлович Мартынов выиграл у князя И. А. Голицына имение Тосно.

Мартынов издавна дружил с другим страстным игроком — Иваном Андреевичем Крыловым.

Крылов был членом и усердным посетителем Английского клуба. Там у него имелось свое постоянное место: он сидел в кресле у стены. Позднее на стене долгие годы оставалось незакрашенным пятно — след того, что здесь покоилась голова Крылова.

В «Новейшем путеводителе по Санкт-Петербургу» Шредера на 1820 год кроме Английского указаны: Большой мещанский клуб против бульвара, то есть на Адмиралтейской площади, Малый мещанский клуб, обычно называемый Американским, — на Исаакиевской площади в доме Таирова, Большой танцевальный клуб, или Танцевальное собрание, на Невском проспекте у Полицейского моста, Малый танцевальный клуб на Невском проспекте у Казанского моста в доме Кусовникова (позднее Энгельгардта), Купеческий, или Коммерческий, клуб на Английской набережной в собственном доме.

В 1810-х и в начале 1820-х годов Малый танцевальный клуб, который снимал залы в «Кусовниковом доме», устраивал здесь балы. На этих балах, по словам одного из столичных журналистов, «прелестные немочки, дочери петербургских зажиточных ремесленников, веселились истинным веселием… вальсировали до первого обморока со щеголеватыми сидельцами и полуважными подмастерьями».

Дворянство плясало на балах в доме Косиковского у Полицейского моста, в залах Большого танцевального клуба или Танцевального собрания, переименованного позже в Благородное собрание.

Немалой популярностью в свете пользовались танцевальные вечера Сергея Васильевича Салтыкова. Оригинал и острослов, владелец обширного имения в Нижегородской губернии, дававшего ему 100 тысяч годового дохода, он жил со своей большой семьей — двумя сыновьями и пятью дочерьми — широкой жизнью богатого независимого барина. Двухэтажный дом его в Малой Морской, по словам В. Ф. Ленца, «был вполне барское жилище… Даже самый вход в него, прямо с тротуара в нижний этаж, дышал уютностью благодаря камину, пылавшему между колонн длинной прихожей». В воспоминаниях Ленца содержится весьма колоритная характеристика Салтыкова и его «вторников». «Всю зиму напролет у него собиралось по вторникам высшее общество на танцевальные вечера, причем имелся маленький бальный оркестр… Свои вторники он называл „Les Mardis europens“. Он был страшный болтун, но образован и полон познаний… Он прекрасно рассказывал истории, в которые сам не верил и сочинял для собственного своего обихода Русскую историю, ссылаясь на которую, рассуждал об исторических фактах так, что слушатель недоумевал, ужели это он находится в знатном доме, в собеседничестве с умным человеком, а не с сумасшедшим… Показаться на улице раньше 3 часов пополудни Салтыков считал ниже своего достоинства. Ровно в 4 часа он ежедневно являлся в книжный магазин Белизара, что у Полицейского моста, и, не снимая шляпы, осматривал все книги, хотя они за один день и не могли перемениться; в течение двух часов, стоя, перелистывал он их, никому не кланялся, — лишь слегка кивнет головой на поклон знакомого или протянет один палец, если знакомый принадлежит к высшему обществу. Затем он отбирал себе целую груду книг и тут же платил за них наличными. Ровно в 6 часов он возвращался пешком домой, пробегал мелкими, звонкими шагами по первой комнате, в которой был уже накрыт стол, и входил, еще со шляпой на голове, в каминную, смежную с библиотекой. Во второй комнате, очень уютной, с постоянно горевшим мраморным прекрасным камином, проводили дообеденное время его жена, дочери, сыновья и гости. Немногие приходили без приглашения, боясь злого хозяйского языка и его исторических откровений, а приглашать Салтыков не имел обыкновения. У первого окна, в каминной, стоял, собственно для него одного, столик с микроскопическими сандвичами и целой батареей водок на тяжелом серебряном подносе. Он выпивал один стаканчик водки, клал себе в рот крошечный кусочек хлеба и, все еще со шляпой на голове, ни с кем не здороваясь, как будто был один-одинешенек в комнате, проходил, сильно стуча испанской тростью, через библиотеку в свой кабинет. Он называл его своим „инкогнито“. Из кабинета он выходил совсем другим человеком, приветствовал весь собравшийся кружок, подавал гостю палец, знатным гостям отвешивал сухой поклон и говорил: „пойдемте к столу“. В это мгновение сыновья за его спиной нападали на водку. К изысканному богатому столу Салтыкова можно было весь год иметь свободный доступ; но должно было являться во фраке, хотя сам хозяин был всегда в сюртуке. За столом прислуживало множество лакеев в ливрее… Салтыков за столом любил рассказывать что-нибудь из истории, и рассказ его обыкновенно не имел конца… В 1834 году он еще продолжал разыгрывать роль „крайне-недовольного“, которая тогда уже была на редкость».

Пушкин бывал на «вторниках» Салтыкова, о чем есть несколько записей в его дневнике.

Когда В. В. Энгельгардт перестроил дом Кусовникова, самые пышные балы и маскарады стали устраивать здесь. Для них отведена была раззолоченная, расписанная главная зала со специальной ложей для царской фамилии. Эта раззолоченная маскарадная зала, где, кстати сказать, происходит действие лермонтовского «Маскарада», стала своеобразным символом эпохи 1830-х годов. В то время как всякие серьезные проявления общественной жизни беспощадно подавлялись, царь и правительство старались сделать основным содержанием жизни столичного дворянства бесконечные праздники, увеселения, развлечения. «Северная пчела» уверяла: «С некоторого времени общественная жизнь в здешней столице приняла другое направление: во всех сословиях видно более живости, более стремления к наслаждениям, что почитается всегда признаком несомненного благосостояния и спокойствия духа… Никогда не было здесь столько частных балов, как нынешнею зимою, и даже сделан опыт к заведению общественных собраний (в прелестных залах дома г-жи Энгельгардт)».

Энгельгардту была высочайше дарована привилегия давать в Петербурге маскарады с платой за вход. Но в 1835 году она была прекращена по настоянию дирекции театров, доходы которой от маскарадов значительно уменьшились за счет весьма солидных доходов, получаемых Энгельгардтом. Дело в том, что общественные маскарады устраивались и в Большом театре. Для этого в зрительном зале поверх кресел, вровень со сценой, за какой-нибудь час настилали пол, и на этой огромной площадке и в фойе помещалось до 12 тысяч человек.