Михаил Гордин - Пушкинский век

Частым гостем в доме Фикельмонов и Хитрово был Пушкин. В январе 1831 года поэт писал Е. М. Хитрово из Москвы: «Ваши письма — единственный луч, проникающий ко мне из Европы». Обсуждая в следующем письме к ней европейские дела, Пушкин замечал: «Итак, г-н Мортемар в Петербурге, и в вашем обществе одним приятным и историческим лицом стало больше. Как мне не терпится очутиться среди вас…» Пристально следя за развитием международной ситуации, грозившей новой войной с Францией, Пушкин в это время особенно интересовался политическими новостями из Парижа. Летом 1831 года поэт отозвался на европейские события стихотворениями «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина».

Размышляя о судьбах России, изучая ее историю, Пушкин много занимался прошлым русской дипломатии. Вместе с тем он взглядом историка оценивал современную ему внешнюю политику страны. Составить достаточно полное представление о ней Пушкину помогало знакомство со многими русскими и иностранными дипломатами. В ноябре 1833 года поэт, например, записывает в дневник свой «любопытный разговор» с английским посланником Блаем, с которым они вместе рассматривали карту России. Пушкин был хорошо знаком и с французским послом в Петербурге Варантом, сменившим Мортемара. Будучи литератором, Барант интересовался состоянием авторского права в России. Сохранилось письмо к нему Пушкина на эту тему.

Зловещую роль в великосветской интриге против Пушкина сыграл нидерландский посланник в Петербурге барон Геккерн. По отзыву современника, это был человек, «которому все средства казались позволительны для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым языком, перессоривший уже многих, презираемый теми, которые его проникли». Скандальная роль Геккерна в дуэльной истории Пушкина заставила Николая I выслать нидерландского посла из Петербурга.

В общественной жизни России Пушкин играл столь существенную роль, что известие о его смерти стало предметом обширной дипломатической переписки.

«Смерть Пушкина представляется здесь как несравнимая потеря страны, как общественное бедствие… — писал своему правительству прусский посланник. — Думаю, что со времени смерти Пушкина и до перенесения его праха в церковь в его доме перебывало до 50 000 лиц всех состояний, многие корпорации просили о разрешении нести останки умершего».

Во вступлении к «Медному всаднику» Пушкин передал надежды основателя Петербурга на будущее новой столицы как центра торговых связей России с Европой и всем миром.

К началу второго столетия существования северной столицы эти надежды уже вполне оправдались. Петербург стал важнейшим торговым центром всей империи, крупнейшим портом, принимавшим большую часть приходивших в Россию купеческих кораблей.

Корабли приходили из Германии, Англии, Франции, Дании, Голландии, Швеции, портов Америки и Африки — до двух тысяч в год. Как сообщала газета «Северная почта» 18 июня 1815 года, только «с 23 мая по сие число прибыло к здешнему порту 327 купеческих судов, в том числе российских 16, английских 182, прусских 22, шведских 19, норвежских 7, датских 17, португальских 5, голландских 5, гамбургских 1, любекских 8, ростокских 14, мекленбургских 18, ольденбургских 3, бременских 3 и американских 7. Из сих судов 198 прибыли с балластом, а прочие с разным товаром, как-то: с вином, устрицами, сельдями, плодами, буковым деревом и проч.».

Общий оборот Петербургского порта составлял более половины всего внешнеторгового оборота России, хотя годовая продолжительность его работы не превышала 210 дней (остальное время он был скован льдом).

Вывозили через столичный порт все, что издавна составляло предметы русского экспорта, — «товары в первоначальном виде, рукоделию служащие», то есть сырье: лес, сало, лен, пеньку, щетину, шерсть, а также рожь, пшеницу, уральское железо, некоторые ткани, кожи. Ввозили «колониальные товары» — кофе, чай, сахар, экзотические фрукты, в немалом количестве высокосортные виноградные вина. Сколько именно каждого сорта заморских напитков доставлено в город, петербуржец мог узнать, заглянув в газету. Так, например, в июле 1825 года «Северная пчела» сообщала для любопытствующих «самое верное исчисление» количества привезенных вин в оксафтах и пипах — мерах жидкости, равных приблизительно 500 литрам: «французского вина из Бордо 6358 оксафтов и 787 ящиков; из Марселя и Сетта 213 оксафтов и 74 ящика; мадеры 210 пип; мадеры Фаяльской 170 пип; тенерифского 299 пип; хересу 20 пип; портвейну 37 пип; лиссабонского 230 пип; беникарло 100 пип; малаги 198 пип; сицилийского 10 пип; шампанского Клико 1906 ящиков, по 60 бутылок каждый; шампанского разных марок 846 ящиков; бургонского 107 оксафтов и 94 ящика; рейнвейну 162 ома; портеру 346 оксафтов; коньяку 16 пип».

Ввозили в Петербург шелка и сукна, редкие сорта древесины и предметы роскоши —

Товарооборот Петербургского порта увеличивался из года в год. Если в 1816–1820 годах он выражался по вывозу в сумме 93,5 миллиона рублей ассигнациями и по ввозу в сумме 114,5 миллиона рублей, то в 1831–1835 годах эти суммы выросли до 106,5 миллиона рублей по вывозу и 122,5 миллиона рублей по ввозу.

До середины XIX века порт находился на Стрелке Васильевского острова, в самом сердце столицы. Лес мачт с пестрыми флагами был виден из разных концов города.

Многочисленные сооружения порта занимали обширную территорию. Причальные линии располагались со стороны Малой Невы.

В начале века архитектор А. Д. Захаров создал проект благоустройства территории порта. Во второй половине 1820-х — начале 1830-х годов на месте старых, сильно пострадавших от наводнений складов построены новые каменные пакгаузы, защищенные от затопления. Размеры их были весьма значительны — только верхний этаж одного из них вмещал, например, 300 тысяч пудов сахара. Пакгаузы располагались симметрично к югу и к северу от Биржи по набережным Большой и Малой Невы. Рядом с северным пакгаузом поднялось парадное трехэтажное здание Таможни, с белоколонным портиком и башней (архитектор И. Ф. Лукини). У самой оконечности стрелки, где в XVIII веке стоял «иллюминационный театр» и в дни торжеств сжигали фейерверки и устраивали иллюминации, был разбит сквер, привлекавший в весеннее и летнее время немало гуляющей публики.