Михаил Гордин - Пушкинский век

«Я очень любил эти завтраки, — вспоминал младший брат А. А. Бестужева — Михаил, — и, как только была возможность уйти от убийственной шагистики, поглощавшей все мое утро до вечера, я спешил отдохнуть там душою и сердцем в дружной семье литераторов и поэтов. Особенно врезался у меня в памяти один из этих завтраков, на котором в числе многих писателей были барон Дельвиг, Ф. Глинка, Гнедич, Грибоедов и другие. Тут же присутствовал брат А. Пушкина Лев… Помню, что он говорил наизусть много стихов своего брата, еще не напечатанных: прочитал превосходный разговор Тани с няней, приведший в восторг слушателей».

Пушкин в это время томился в михайловской ссылке, но и оттуда его поэтический голос достигал столицы. Более того — среди людей, живших в Петербурге, не было человека, чье влияние на духовную жизнь петербуржцев можно сравнить с влиянием ссыльного поэта. «„Деревня“, „Кинжал“, „Четырехстишие к Аракчееву“, „Послание к Петру Чаадаеву“ и много других, — вспоминал декабрист И. Д. Якушкин, — были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть. Вообще Пушкин был отголосок своего поколения. И вот, может быть, почему он был поэт истинно народный, каких не бывало прежде в России».

Осенним вечером 1817 года, глядя на темную громаду Михайловского замка, где был убит Павел I, юный Пушкин задумал свою оду «Вольность»:

Глас Клии — музы Истории — явственно слышал в то время не один автор дерзкой оды. Лучшие люди того поколения, к которому принадлежал поэт, ощущали свою кровную причастность русской истории, прошлому и будущему отечества. И те, кто прошел по полям Европы, освобождая ее от владычества Наполеона, и те, для кого, как для Пушкина, «гроза двенадцатого года» была воспоминанием отроческих лет, чувствовали себя в долгу перед Россией. Убеждение, что они вправе и обязаны принять участие в переустройстве русской жизни, руководило поступками множества молодых людей. Эти дворянские юноши — по большей части гвардейские офицеры — не ограничивались мечтаниями, но стремились действовать. Сразу после победы, в гвардейской среде начали возникать политические кружки. Один из них носил звучное название «Орден русских рыцарей». Название это удачно характеризовало важнейшую черту нарождавшегося общественного движения. Самоотверженность, высокое благородство целей и щепетильная разборчивость в средствах — все это в полной мере было свойственно «русским рыцарям», получившим в потомстве имя декабристов.

После возвращения гвардии из заграничного похода кружки и союзы молодых офицеров начинают играть весьма существенную роль в жизни столицы.

Одним из самых примечательных содружеств стала офицерская артель, возникшая в лейб-гвардии Семеновском полку. Пятнадцать или двадцать небогатых молодых офицеров сложились, чтобы обедать вместе: так было и дешевле, и веселее. Но Семеновская артель при этом не похожа была на обычные офицерские кружки. «В 11-м году, когда я вступил в Семеновский полк, — рассказывал И. Д. Якушкин, — офицеры, сходившись между собою, или играли в карты, без зазрения совести надувая друг друга, или пили и кутили напропалую». Теперь все изменилось. «После обеда одни играли в шахматы, другие читали громко иностранные газеты и следили за происшествиями в Европе — такое времяпрепровождение было решительно нововведение». В артели обедали не только вкладчики, но и те из офицеров, кто по обязанности службы проводил целый день в полку. Полковой командир генерал Потемкин покровительствовал кружку и иногда обедал вместе с офицерами. Влияние артели явственно сказывалось в жизни семеновцев: большинство офицеров уважало человеческое достоинство своих подчиненных, палка была выведена из употребления. Однако, как только Александр I узнал о сходках и вольных толках офицеров, он приказал командиру полка «прекратить артель», сказав при этом, что «такого рода сборища офицеров ему очень не нравятся».

Другую офицерскую артель, существовавшую не на виду у всех, а домашним, частным образом, власти разрушить не смогли. Это был кружок молодых офицеров, называвших свой братский союз «Священной артелью». Общие политические интересы, потребность постоянно делиться мыслями друг с другом, а также холостяцкая жизнь привели молодых людей к решению поселиться вместе. «Однажды, сидя с братом и Бурцовым, — рассказывал Николай Муравьев, — нам пришло на мысль жить вместе, нанять общую квартиру, держать общий стол и продожать заниматься для образования себя… Бурцов нашел квартиру в Средней Мещанской улице, где мы и поместились. Каждый из нас имел особую комнату, а одна была общая». Позже члены артели поселились в другом месте — на Грязной улице, в доме генеральши Христовской.

Н. И. Тургенев. Литография А. Зенефельдера с оригинала Антонена. 1827 г.

Чтобы согласовать образ жизни со своими убеждениями, молодые офицеры старались и в быту вводить в употребление «республиканские обычаи». В общей комнате помещен был «вечевой колокол». Каждый член артели имел право в него звонить, и тогда все собирались для решения неотложного дела.

В квартире «артельщиков» постоянно бывали гости, в частности юные лицеисты Иван Пущин, Владимир Вольховский, Антон Дельвиг, Вильгельм Кюхельбекер.

Несомненно, знал об артели и ближайший приятель всех четверых — Пушкин.

Особенно часто посещал квартиру Муравьевых, Бурцова и их друзей-офицеров Иван Пущин, который, по собственным его словам, почти жил здесь. У членов артели и лицеистов были общие учителя — дело в том, что молодые гвардейцы приглашали на частные квартиры известных профессоров и слушали их лекции по истории, праву, политической экономии и статистике. Лекции читали воспетые Пушкиным профессора Куницын и Галич, петербургские ученые Герман, Арсеньев (все впоследствии пострадали за свои либеральные убеждения). Помимо того, члены артели изучали языки — латинский, итальянский, турецкий.